– Вы не подскажете, здесь ли Натан Михайлович Разумненький?
– Как вы сказали? – Иван Иванович никак не мог поймать взгляд собеседника. – Я не понимаю, что вы имеете в виду?
– Как же? – губы Ивана Ивановича задрожали. – Критик Разумненький, вы часто вместе
– Вы меня с кем-то путаете, любезный, – голос Фельдеебелева неприятно заскрипел. – Извините, меня ждут, – и величественно стал удаляться, покачивая бедрами.
Иван Иванович провожал его взглядом и вдруг с ужасом увидел, что никакой это не критик Федьдеебелев, а девица в брючках, в модных таких брючках, рельефно обтягивающих круглый задок и соблазнительные бедра. А девица, как нарочно, обернулась через плечо на Ивана Ивановича, заулыбалась лиловатым ртом, кокетливо скосила подмалеванные глазки и промурлыкала зазывающе:
– Я так хочу, чтобы лето не кончалось...
Распятий, шепча помертвевшими губами «чур меня, чур», крепко зажмурился, а когда решился открыть глаза, увидел, что вокруг ни души.
Просмотр начался.
Иван Иванович рассеянно побродил под стенами, неизвестно по чьей прихоти увешанными коваными адскими вилами и еще какими-то пыточными орудиями непонятного назначения.
«Плохо, очень плохо Распятину Ивану Ивановичу», – почему то официально в третьем лице подумал о себе окончательно потерявшийся герой наш. И как всякий русский человек, попавший в крайнее положение, выработал простую спасительную формулу: «Водки надо выпить. Авось, полегчает».
И ноги сами собой понесли его в ресторан.
В пустой в этот час ресторанной зале, за столиком с табличкой «только для кинолюбов» сидел перед своей рюмкой дежурный по Дому, вышедший на пенсию рядовой организатор производства – Цесаревич и скучал.
– Ты почему не на просмотре? – спросил, подходя, Распятий.
– А ты почему?
– Я себя плохо чувствую, – сказал Иван Иванович, довольный, что не надо кривить душой.
– Если тебе шестьдесят лет, ты проснулся утром и у тебя ничего не болит, – значит, ты уже умер, – философски изрек Цесаревич.
Иван Иванович подсел к Цесаревичу, заказал рюмку водки, выпил без закуски и спросил осторожно:
– Не знаешь, разумненький, как он?
– Он уже гуляет по Версалю или купается в Миссисипи.
– В Ми... – Иван Иванович поперхнулся. – Он в командировке?
– В вечной командировке. – Цесаревич заскучал еще заметнее. – Его здесь у нас не печатали. Брови Ивана Ивановича полезли на лоб.
– Как не печатали? Да он во всех газетах, в журналах...
– А то, что хотел, не печатали.
– Что же он такое хотел?! – рванулся было спросить Иван Иванович, но почувствовал, что ему перехватило глотку.
А Цесаревич приблизил губы к уху Ивана Ивановича и жарко зашептал: