– Тут поворачивать? – спросил он грубо. И закричал: – Говори же, где повернуть!
Она ответила по-русски и повторила по-английски:
– Сейчас. Направо. Да быстрее же!
Все вокруг было ему незнакомо. Пустая улица, такая же, как следующая, как предыдущая.
– Поверни.
– Направо или налево?
– Налево!
Она выкрикнула это слово во весь голос. Раз. Другой. Тут хлынули слезы и продолжали катиться по ее лицу, а она захлебывалась судорожными рыданиями. Но мало-помалу рыдания начали стихать и, когда он подъехал к ее дому, стихли совсем. Он потянул ручной тормоз, который не держал, и машина еще катилась, когда она распахнула свою дверцу. Он попытался ее схватить, но она вырвалась и уже бежала через двор, на ходу роясь в открытой сумочке в поисках ключей. Парень в кожаной куртке, привалившийся к косяку, казалось, хотел загородить ей дорогу, только Барли как раз поравнялся с ней, и парень отскочил. Она не стала ждать лифта, а может быть, просто про него забыла и кинулась вверх по ступенькам. Барли следом за ней пробежал мимо целующейся парочки. На первой площадке в углу сидел пьяный старик. Они поднимались вверх марш за маршем. Мимо пьяной старухи. Мимо пьяного парня. Барли начал опасаться, что она забыла, на каком этаже живет. Но тут она остановилась перед дверью, защелкали замки, и они снова оказались в ее квартире. Катя вбежала в комнату близнецов, упала на колени на их кровать, вытянув голову вперед, тяжело дыша, как уставший пловец, обнимая тельца спящих детей правой и левой рукой.
* * *
И вновь существовала только ее комната. Ему пришлось вести ее туда, потому что даже в этом крохотном пространстве она не сумела найти дороги. Она неуверенно опустилась на кровать, словно не зная ее высоты. Он сел рядом и не отрываясь смотрел на ее ошеломленное лицо, смотрел, как ее глаза закрылись, а потом полуоткрылись, и не решался прикоснуться к ней – такой окаменевшей, полной ужаса, далекой она была. Правой рукой она сжимала левое запястье, словно оно было сломано. Потом судорожно вздохнула. Он сказал: «Катя», – но она как будто не услышала. Он оглядел комнату. К одной стене был придвинут крохотный секретер, служивший туалетным столиком и рабочим столом. На пачке старых писем лежала тетрадь, точно такая же, какими пользовался Гёте. Над кроватью висела репродукция Ренуара в рамке. Он снял ее и положил к себе на колени. Опытный шпион вырвал страницу из тетради, положил на стекло, достал из кармана ручку и написал:
Расскажи мне.
Он придвинул листок к ней, она равнодушно прочла, продолжая сжимать левую кисть. Потом чуть пожала плечами. Ее плечо прижималось к его плечу, но она этого не замечала. Блузка ее расстегнулась, пышные черные волосы растрепались. Он написал еще раз расскажи мне, потом обнял за плечи, глядя на нее умоляюще со всем отчаянием любви. Затем ткнул пальцем в листок, приподнял картину и переложил на колени к ней. Она уставилась на листок, на «расскажи мне», потом мучительно всхлипнула, опустила голову, и он уже не мог разглядеть ее лицо сквозь завесу спутанных волос.