Как только за ними закрылась дверь, Вудроу позвонил по внутреннему телефону Коулриджу и, слава богу, услышал его голос.
— Есть минутка?
— Полагаю, что да.
Посол сидел за столом, подперев голову рукой. В желтых подтяжках с лошадьми. На лице отражались настороженность и воинственность.
— Мне нужны гарантии, что Лондон нас в этом поддерживает, — с порога начал Вудроу.
— Нас — это кого?
— Тебя и меня.
— А под Лондоном, я понимаю, подразумевается Пеллегрин.
— Да. Или что-нибудь изменилось?
— Насколько мне известно, нет.
— Изменится?
— Насколько мне известно, нет.
— Значит, Пеллегрин нас поддерживает? Так и скажи.
— О, Бернард всегда поддерживает.
— Так мы продолжаем или нет?
— Продолжаем лгать? Ты про это? Разумеется, продолжаем.
— Тогда почему бы нам не согласовать… что мы должны говорить?
— Дельная мысль. Не знаю. Будь я набожным человеком, я бы пошел в церковь и молился, молился, молился. Но не все так просто. Женщина мертва. Это одно. Мы живы. Это другое.
— Значит, скажем им правду?
— Нет, нет и нет. Господи, да нет же. Память у меня что решето. Ужасно жаль.
— Ты собираешься сказать им правду?
— Им? Нет, нет. Никогда. Говнюки.
— Тогда почему нам не согласовать наши версии?
— Вот-вот. Почему нет? Действительно. Почему. Ты попал в самую точку, Сэнди. Что нас останавливает?
— Вернемся к вашему визиту в больницу Ухуру, сэр, — по-деловому начала Лесли.
— Я думал, что при нашей последней встрече мы все подробно обговорили.
— Другому визиту. Второму. Чуть позже. Вернее, выполнению обещания.
— Какого обещания?
— Которое вы, вероятно, ей дали.
— О чем вы говорите? Я вас не понимаю.
А вот Роб очень даже хорошо ее понял. Так и сказал.
— Мне, кажется, Лесли изъясняется достаточно ясно. Слова у нее не путаются. Складываются в грамматически правильные предложения. Вы встречались с Тессой в больнице второй раз? Примерно через четыре недели после того, как ее выписали? Встречались в приемной послеродовой клиники, где ей назначили консультацию? В записках Арнольда указано, что встречались, а пока неточностей или лжи, при всей нашей невежественности, мы в них не обнаружили.
«Арнольд, — отметил Вудроу. — Уже не Блюм».
Сын военного дебатировал сам с собой, в поисках выхода из очередного кризиса, а в памяти прокрутился весь этот эпизод, как фильм, словно в больницу приходил кто-то другой, а он смотрел на происходящее со стороны. Тесса держала в руке матерчатую сумку с деревянными ручками. Он увидел ее впервые, но с того момента сумка эта стала частью образа Тессы, который сформировался у него в голове, когда он увидел ее в больничной палате, кормящей ребенка другой женщины, умирающей на кровати напротив, в то время как ее собственный ребенок лежал в морге. Она почти не накрасилась, подстригла волосы и чем-то напоминала Лесли, которая терпеливо ожидала, когда же он изложит собственную, отредактированную версию. Как и во всей больнице, падающие в окна полосы солнечного света не могли разогнать царящий в залах и коридорах сумрак. Маленькие птички порхали под потолком. Тесса стояла у стены, рядом с дверью в дурно пахнущий кафетерий с оранжевыми пластмассовыми стульями. В полосах света мельтешили люди, но Тессу он заметил сразу. Она держала сумку обеими руками и позой напоминала проституток, которые стояли в подворотнях в те годы, когда он был молод и пуглив. Стена пряталась в тени, потому полосы света до нее не дотягивались. Возможно, поэтому Тесса и выбрала это место.