… Через четверть часа Моржаретова оторвал от вечерних телевизионных известий звонок Глебыча:
— Тебя на ковер к начальству с утра?
— Если МУР об этом знает…
— А хочешь новость на сон грядущий?
— Ну вот, а я сижу и думаю, кто окажется тем, который обеспечит мне очередную бессонную ночь, — спокойно отреагировал полковник. — Если бы я был писателем, ты был бы первым кандидатом на отрицательного героя. Между прочим, давно жду твоего звонка. Но диктуй сначала свою новость.
— И продиктую, на соболезнования не надейся. Мои ребята на несколько секунд забросили «закладку» в одну очень интересную машину.
— Поздравляю, — насторожившись, бережно повернулся в кресле Моржаретов.
Радикулит, почти два года не напоминавший о себе, начал покалывать поясницу, и приходилось присматривать за самим собой. А Глебыч просто так о «закладке» не заговорил бы — мало ли их, неприметных, неброских камешков или металлических болваночек-пластинок подбрасывается и в какие места. Но если начинает с этого…
— Поздравление не булькает, его в стакан не нальешь.
— Уговорил, я сам выпью за твоих умельцев. И что? — подтолкнул к продолжению Серафим Григорьевич, окончательно забывший про телевизор. Спину начало покалывать сильнее, но поменять позу он не решился, боясь отстранить трубку от уха.
— Интересующее нас лицо бросило фразу: «В департаменте теперь у нас есть окошко». Думаю, что это про вас. Вот вам и разминка к утреннему совещанию. А теперь — спокойной ночи!
— Спокойной! — машинально протянул Моржаретов. Память мозаично начала выхватывать картинки из жизни департамента — людей, коридоры, события — в попытке сразу же найти того, кто согласился работать на криминал. Дело безнадежное, и он смог понять это, взять себя в руки и поблагодарить Глебыча: — Ладно, когда-нибудь я отомщу тебе тем же. Слушай, а как насчет того, чтобы увидеться завтра утречком, до ковра? Садись на свою «вольво»…
— «Вольво» в кювете. Так что с тебя жетончик, приеду на метро.
— Не понял. Почему в кювете? Я же приказал ее только оттереть на обочину.
— Ты? Ты приказал? Ничего не понимаю.
— А вот это уже тебе «спокойной ночи».
Глебыч помолчал, но, ни до чего не додумавшись, произнес:
— Ничего не скажешь, очень продуктивно и обстоятельно поговорили. Слушай, а может…
— В этой жизни все может, — перебил его, заранее на все соглашаясь, Моржаретов. — Дай досмотреть телевизор.
— Поговорили.