Моржаретов тоже подошел к окну, посмотрел вниз. Словно зная тайну, неподвластную посторонним, снисходительно улыбнулся. Однако смилостивился, приоткрыл секретную завесу:
— Настоящему муровцу такая ерунда не пришла бы даже в голову, ибо он сначала узнает, чьи имена носит этот храм.
По серебристому куполу, опоясавшись веревкой, осторожно спускался парень с ведерком краски. Зачищая щеткой ржавчину, подкрашивал оголившиеся места. Не удержав кисточку, упустил ее в краску. Долго примерялся, как вытащить ее, наконец полез рукой. Потом долго держал ее на весу, давая стечь серебряным потокам. Храм Косьмы и Доминиана, святых бессребреников, неизвестно каким случаем сохранившийся при строительстве здания департамента, подновлялся к зиме.
— Ты о чем-то хотел смолчать, — подтолкнул к разговору друга Глебыч.
— Я? Как говорит мой сосед по лестничной площадке, лучше болты закручивать, чем шнурки завязывать. Я всегда молчу.
— Тогда скажу я. Тебе не кажется, что мы, обязанные вроде бы походить на маляра, больше напоминаем кисточку, которую он утопил в краске?
Глебыч был на удивление серьезен сегодня, и Моржаретов, хотевший съязвить что-то типа «хорошо, что краска еще не красно-коричневая, а то затаскали бы по судам за политику», на этот раз промолчал. В самом деле, им-то, больше других заглянувшим в преступный мир, им, борющимся с организованной преступностью, без государственного закона об этой самой преступности оставалось или язвить, или молчать. Чтобы не завыть от безысходности и бессилия что-либо изменить. Права человека, о которых больше всего кричали на первых митингах, получили в конечном итоге только преступники, заимевшие почти безраздельную свободу безнаказанно грабить, убивать, насиловать, взрывать.
Страшно далекими и вроде бы уже не нашими казались времена, когда даже если где-то на Чукотке пропадал пистолет, то хватало сил и средств вести поиск по всей стране. Теперь же, как само собой разумеющееся, средь бела дня в центре Москвы могли пальнуть из гранатомета. Это не говоря уже о том, что повсеместно взрывали мосты, поезда, газопроводы, водозаборные станции. Россия стремительно погружалась во тьму преступности и, что самое страшное, столь же стремительно привыкала к такому своему состоянию. Поэтому что было говорить друг другу двум операм, пропахавшим жизнь под стволами и заточками тех, кто ныне из грязи да в князи…
— А соседство хорошее. Символичное, — вновь серьезно проговорил Глебыч, когда узнал, чьи имена носит храм. И тут же прервал тягостную атмосферу, воцарившуюся в кабинете: — Ладно, все это лирика. Что у нас плохого, как любит поговаривать один мой знакомый? И в честь чего это вы вздумали бросать моих ребят в кювет?