— К вам из Риги.
Нет, выгонять он ее не станет. Она — истинная секретутка. Она служит своему месту, а значит, тому, кто сегодня начальник. Единственное — это не давать ей забыть, чтобы она отслуживала свое прошлое. Предатель служит преданнее, ему некуда отступать.
А вот что не взяли Тарасевича — это плохо. Жаль. Тот как раз служит идее, а такие не должны больше возникать на горизонте…
— Илья Юрьевич, принесла, — в дверь бочком, оберегая сверток, вошла Валентина Ивановна. — Цветной. Симпатичный. Только привезли.
Она уложила сверток на стол заседаний, развязала бантик на шпагате и развернула хрустящую обертку. Подошедшему Илье Юрьевичу ободряюще улыбнулся из-за стекла портретный Ельцин.
— Очень хорошо и вовремя. Спасибо, Валентина Ивановна. А это, — Карповский привстал на цыпочки, снял картину с цветами, — а этот пейзаж нашего переходного периода отнесите, пожалуйста, в кабинет первого секретаря.
— А что сказать?
— Валентина Ивановна. Разве что-то можно сказать пустому месту? Просто войдите, поставьте и уйдите. Партии больше нет. Испарилась, стала удобрением для этих прекрасных цветов. Хотя нет, на таком удобрении такая красота бы не выросла. Но все равно несите.
«Кэмел» согласно заулыбалась, но Карповский все же ухватил на ее лице тень сомнения. Опять заглядывает вперед и боится, что все перевернется?
Секретарша, поняв прозорливость начальника, смутилась, и, торопясь затушевать, отбросить проявившиеся чувства и доказывая свою преданность, поделилась уже обдуманным, ждавшим своего часа:
— Я тут, Илья Юрьевич, насчет командира ОМОН подумала, вы знаете, если он виновен, то должен быть наказан. А если не виновен, то с чего бы ему было прятаться. Так ведь?
— Так, — насторожился Карповский. Сама Москва требовала него содействия в аресте Тарасевича, а он не смог…
— Я думаю, его надо… словом, скоро девять дней со дня самоубийсгва его жены, и он, наверное, придет на кладбище.
— Валентина Ивановна, — радостно заулыбался Карповой, — вам надо работать не у меня, а в уголовном розыске. Но я вас не отдам. Нет-нет! Мне такие люди самому нужны.
— Спасибо, — облегченно вздохнула и «Кэмел». — Вы знаете, мне до пенсии всего два года осталось, и куда-то уходить на новое место… Я отнесу картину.
«Неси-неси. Вы сейчас все понесете друг другу гавно, лишь бы самим остаться на плаву. Такая уж ваша власть была».
Ельцин опять одобрительно улыбнулся, и Илья Юрьевич принялся цеплять его на гвоздик. Отошел, придирчиво оглядывая: не косо ли? Но то ли гвоздь вконец расшатался, то ли вес рамы оказался слишком большим, но портрет прямо на глазах сорвался вниз и плашмя грохнулся на паркет. Во все стороны брызнули осколки стекла.