День выдался не по-апрельски неуютным, редкостно холодным и промозглым даже для петербургской весны, и так не слишком-то теплой. По серому, как грязная пехотная шинель, низкому небу проносились растрепанные клочья облаков, казалось едва не касавшиеся Петропавловского шпиля. Время от времени начинал сыпать мелкий, как манная крупа, снежок, сужающий поле зрения до нескольких десятков метров.
Александр бросил взгляд на сине-красные ряды своих улан, замыкавших полукаре войск, выстроившихся по периметру невеликой размерами новорожденной площади Александра IV, и испытал отеческое удовлетворение. Слава богу, ветер дул в спины неподвижно сидящим в седлах кавалеристам, а не сек колючей крупой щеки, как преображенцам и стрелкам Гвардейского экипажа, шеренги которых образовывали ножки огромной буквы «П», замыкавшей внутри себя бесформенную громаду памятника, скрытую до срока от глаз полощущейся под яростными порывами ветра парусиной. Самому ему, увы, ветер швырял полные пригоршни колючих снежинок прямо в физиономию, равно как стоявшим рядом с ним командиру Гвардейского Флотского экипажа барону Федору Георгиевичу Толлю — правнуку того самого, прославленного, исполняющему обязанности командира Преображенского полка лейб-гвардии полковнику князю Леониду Михайловичу Горчакову и еще нескольким сотням приглашенных, как значилось в официальном релизе, «членов Государственного совета, Государственной думы, сенаторов, генералов и адмиралов, фрейлин и статс-дам, губернских и уездных предводителей и представителей дворянства, петербургских, губернских и земских властей, выборных представителей сословий и общественных организаций, депутаций от учебных заведений и прочая».
Чего, однако, жаловаться: на пару шагов впереди стоял, заложив руки в белоснежных перчатках за спину, сам государь в шинели Преображенского полка, шефом и полковником которого по вековой традиции являлся, тоже не пряча лицо от снега и пронизывающих порывов ветра.
«Слава Всевышнему, государыня с цесаревичем не присутствуют при церемонии, — подумал Бежецкий, незаметно перенося вес тела с уставшей на другую ногу. Ему, конечно, еще со времен службы во дворце, да и по циркулировавшим вокруг свершающегося теперь события сплетням, было известно о прохладном отношении к затее мужа Елизаветы Федоровны, воспользовавшейся сейчас недомоганием сына, чтобы манкировать своим и его участием. — Холодрыга-то прямо-таки февральская! И это после теплой Пасхальной недели!»