Иногда — в те моменты, когда они смеялись вместе, когда в глазах ее полыхали искры радости, и радость эта была у них одна на двоих, — ему казалось, что счастье достижимо. Что стоит только протянуть руку, прикоснуться к ее волосам, поймать губами дыхание — и она непременно откликнется, вздрогнет от этого прикосновения, и в широко распахнутых ее глазах он найдет ответы на все вопросы, которые так мучают его. Порой он сам иронизировал над собственной нерешительностью, над робостью своей, которая никогда не была ему свойственна. И все же он догадывался, что причина этой нерешительности не в изменившемся его характере. Причина была в ней. В Светлане, в этой девушке, которая не была похожа ни на одну из тех, что он встречал прежде, из тех, с которыми он чувствовал себя спокойно. Может быть, в том, что ни одну из прежних своих знакомых он не боялся потерять так сильно, как боялся потерять ее. Ощущение зыбкости, хрупкости этих отношений сводило его с ума. И тем мучительнее оно было оттого, что Сергей чувствовал — от него ничего не зависит. Все будет так, как решит она…
И вот теперь совсем некстати эта новость. Еще несколько дней назад он обрадовался бы безумно этому предложению. Он бы расцеловал отца и сказал, что он мировой папашка, если сумел откопать для сына такую возможность. А теперь — только тяжесть, новый груз на душе, и без того уставшей. В самом деле, разве сможет он теперь уехать и оставить здесь эту девушку, без которой просто не представляет себе теперь ни дня, ни часа, ни минуты своей жизни?
Он представил себе шум отъезжающего поезда, мелькание телеграфных столбов за окном, редкие станции, отличающиеся друг от друга только лишь названием. И снова ощутил неотвратимый кошмар, который преследовал его с тех пор, как умерла Кнопка. Потому что стук колес и Кнопкину смерть сознание связало накрепко. Воедино.
Наверное, еще очень долго этот страх суеверный будет его преследовать — до тех пор, пока он наконец поймет, что Кнопка умерла совсем не потому, что он уехал тогда в Питер.
Но чувство вины, притаившееся в самых потайных уголках души, внезапно стало разрастаться с новой силой. Все отчетливее слышался в ушах шум Поезда, все более настойчивой становилась мысль: если бы он не уехал, если бы был в тот момент рядом с Кнопкой, ничего бы не случилось. Она умерла потому, что его не было рядом… И страшный образ девушки в черном платке, чье лицо и тело было таким же черным, как и платок на голове, снова вставал перед глазами. Как будто наяву он все это видел…
«Эй, Кнопка, — привычно позвал он ее на помощь, чтобы заслонила собой, вытеснила из памяти своими рыжими кудряшками и глазами зелеными ту, другую, заживо сожженную, — Вот ведь как бывает…»