— Ну взял бы и сам ей позвонил.
Алексей сперва удивился, но потом подумал: не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, что с ним происходит. Картина его утренней пробежки была, видимо, весьма впечатляющей и не требовала дополнительных пояснений, несмотря на то что написана была в стиле неоимпрессионизма. И все-таки откуда она узнала…
— Как я ей позвоню? Я же номер ее телефона не знаю.
— Как не знаешь, у нее что, номер поменялся?
— Мам, ты…
Он не договорил, наконец поняв, в чем дело: мама сейчас говорила с ним о Людмиле. Конечно же, о Людмиле, потому что откуда ей знать про Машку, она про нее знать ничего не может, он и сам-то про нее ничего не знает. Ничего, совсем ничего, даже номера ее телефона тоже не знает.
— Леша, ты какой-то странный в последнее время. Не пойму, что с тобой происходит.
«Может, ты беременный», — вспомнил он фразу, ехидно брошенную ему в укор Людмилой. А может, и правда, подумал с усмешкой, ведь растет же оно — что-то внутри, без названия, растет, разрастается, спать по ночам не дает, кислород поглощает. Растет, черт его побери, выросло за прошедшую ночь еще сильнее, и нет от него покоя…
— В последнее время — это когда?
— Дня три, наверное…
Ох уж это материнское сердце! Потребуй он сейчас, она, наверное, с точностью до минуты вычислит срок его «беременности» без всяких там ультразвуковых исследований…
— Да брось ты, мама, все нормально. Ничего со мной не происходит.
Она вздохнула.
— Ты вставать не собираешься? Двенадцать уже.
— Двенадцать уже, — повторил он, прогоняя тоскливое воспоминание. — Собираюсь.
— Ну вставай. Пойду завтрак тебе приготовлю. Только подожди… Сними занавески с окошка, их бы постирать надо.
Анна Сергеевна вышла. Алексей натянул спортивные брюки, залез на стул, снял с карниза занавески и поплелся в ванную. Положил смятый кремовый тюль в корзину для белья и заглянул в зеркало.
Из зеркала на него смотрела помятая физиономия, которую требовалось побрить и вообще привести в порядок. Перевел взгляд на краны — синий с холодной водой и красный с горячей, как полагается. И снова на душе заскребли кошки, снова понеслись в голове все те же мысли: долбануть стакан водки натощак? Начать учить немецкий или, может быть, побриться наголо?
— Леша, что ты там так долго! — послышалось из кухни спустя минут пятнадцать.
— Бреюсь, — ответил Алексей, снимая с лица остатки пены. — Уже побрился, уже иду.
На столе его ожидала тарелка с блинчиками, намазанными сгущенкой. Аппетита не было совсем — он с трудом, чтобы не обидеть мать, съел пару штук, выпил чашку кофе.