Архимандрит Спаса-Нового монастыря Иосиф поведал синклиту о своей келейной беседе с Булат-беком.
– Он же изрекал мне с великою радостью: ткала, мол, хитон этот сама святая богородица; цветом, мол, сказывают, был лазорев; а того Булат-бек не ведает – шелковый ли был, льняной, или волновый.
Филарет властно возразил:
– Разумно ли персидской сказке поверить? Ты бы на благочестивого старца слался.
– Благочестивый старец Ионикей, – не смущаясь, ответствовал архимандрит, – что приехал к государю с иерусалимским патриархом Феофаном, сказывал: в земле Иверской сей Христов хитон был заделан в кресте, и шах его разыскал.
– Держится шах Аббас веры иной шерсти, – сухо заметил протоиерей Благовещенского собора, – а нам угождает. Нечестивец, пленил христианскую святыню!
Филарет хмуро поглядел на протоиерея, слегка ударил посохом.
– У государя царя нашего и шаха Аббаса дружба торговая. В свое время справедливости ради управу учиним, а сейчас не нарушим доброго дела и покоя. Богу и нам известно состояние казны царства, дополнить ее доверху – вот забота. А нечестивцы истые, католики, император немецкий и король польский хуже втрое персидского шаха. Им бы Русь, яко волку овцу, разорвать. Да только радость их обратим в их же слезы! – И Филарет обернулся к игумену Вознесенского монастыря. – А о чем глаголил Иван Грамотин?
Высокий сухощавый игумен, сам похожий на мощи, беззвучно зашевелил губами, молитвенно поднял глаза.
Думный дьяк расспрашивал Ваську Коробьина и Осташку Кувшинова, что к шаху послами ездили. Говорили им ближние шаховы люди, что Христов хитон в большой чести в Грузинской земле был, а какой был: тафтяной ли, или полотняный, и сколь велик мерою, и в каких местах кровь на нем, знать, персы о том не ведали, шах Аббас в крепкой тайне держал.
– Святость сей ткани еще доказать надо. Нет истинного свидетельства: прислана от иноверного царя, а неверных слово без испытания в свидетельство не принимается.
Архипастыри, чувствуя скрытый смысл в словах патриарха, вопросительно смотрели на него. Но Филарет больше ни на вершок не приоткрыл тайны царских врат. Подойдя к образу спаса нерукотворного, освещенному в углу серебряной лампадой, Филарет благоговейно осенил себя крестным знамением.
– По воле бога вышнего, сотворившего небо и землю и в деснице своей держащего судьбы всех царств и народов, – мягко проговорил Филарет и вдруг резко закончил, – решение о хитоне примем позже! Беседовать ныне буду с царем. Вас же, отцы благочинные, созову еще в нужный час. И что на соборе порешим, то утвердим навеки.