Он любил своих лошадей. Своих плохих лошадей. Он старался защитить их, сберечь. А заодно и семьдесят семь слуг. Что же здесь такого? Она смотрела на него, сдвинув брови, и ветер хлестал ей в лицо. Эмма пыталась понять, почему именно с ней он с такой подкупающей искренностью заговорил о своих проблемах.
— Это ведь опасно, не так ли? Я имею в виду для вас, не для ягнят.
Он смотрел прямо на нее.
— Не думаю, что слишком опасно. Они ведь не сбиваются с дороги.
Он пожал плечами и, опустив глаза, признался:
— Не могу сказать. Обычно они не натыкаются на препятствия. Должно быть, там, где был ваш ягненок, дорога делала поворот и у них было мало пространства для маневра.
— Они не должны были скакать так быстро.
Ему не понравился этот назидательный тон и неприятный ответ.
— Они — единственная живая связь между мной и моим отцом, который никогда не делал мне ничего плохого, не навязывал мне свою злую волю. — Он вздохнул. — А теперь вы говорите, что и их нельзя считать невинными.
— Они животные. Все животные невинны.
Он пристально смотрел на нее.
— Мы тоже животные.
— Другие животные, не люди. Лошади, собаки, кошки — они ни в чем не повинны. Они просто следуют своей природе.
Он, прищурившись, смотрел на нее целую минуту.
— Возможно, мы все только это и делаем.
Она взвесила его слова, затем добавила собственное суждение:
— Тогда я бы нашла другое слово. Не ответственны. Мы просто отвечаем за свои действия, а животные — нет.
Он кивнул и предложил ей руку. Она приняла ее, и он помог ей подняться на ступеньку кареты. Она вошла и устроилась на мягком сиденье из кожи такого темно-красного цвета, что он казался почти черным. Внутри все тускло блестело — полированное дерево, боковые светильники из горного хрусталя, бронзовые ручки, бархатные кольца, за которые можно было держаться при езде. Но самым впечатляющим были, конечно, окна. Окна с поднятыми экранами. Они предлагали пассажирам насладиться воистину роскошным видом — панорама открывалась едва ли не во всех направлениях. Казалось, будто вдруг очутился на восточном базаре, в том уголке, где торгуют драгоценными благовониями. Будто кто-то натер дерево и кожу лавром и сандалом, гвоздикой и... Нет, не то. Эти запахи были ей знакомы: Лотос? Как он, интересно, пахнет? Ладан? Она не знала названия того благовония, аромат которого заполнял карету, она лишь узнала его. Этот аромат исходил от самого виконта, от его одежды, но был менее резким.
Действительно, запах этот имел имя: Стюарт Уинстон Эйсгарт, виконт Монт-Виляр.
Со своего места она смотрела, как он поднялся в карету. Одним ловким движением — поворот и подъем корпуса — он оказался в кожаном кресле напротив нее. Лакей захлопнул дверцу. Стюарт был тем, кого Зак мог лишь имитировать: неотъемлемой частью высшего класса, сливок общества.