Мы с Джослин сосредоточенно работали на пульте, почти не переговариваясь, стараясь экономить движения. Поднять руку при шести «g» требовало столько же усилий, сколько подтянуться на Земле.
Тысяча восемьсот секунд. Курс верен. Полчаса с момента запуска. Скорость относительно цели — сто двадцать один километр в секунду, румб ноль-два-ноль.
Остановка двигателей произошла внезапно. Перегрузка сменилась невесомостью. Мы открыли кожух третьей камеры.
Наши тела неожиданно приобрели непривычную легкость, сердца дико заколотились от внезапного исчезновения перегрузки. Я ощутил тяжесть в желудке — гироскопы пришли в движение, поворачивая «Джослин-Мари» на безопасной высоте носом вперед.
Нам предстояло броситься в пламя головой.
Третья камера показывала темноту под слоями милара и защитной пены. Затем постепенно в этой темноте появился тусклый красноватый отблеск, постепенно набирающий силу и яркость. Очевидно, защитный слой растворился — на экране появилась вспышка, и камера обратилась в пар.
Пронзительно завизжала сирена.
— Температура обшивки достигла пятисот градусов и продолжает расти, — сообщила Джослин.
— Аварийную систему охлаждения на полную мощность.
— Температура обшивки — шестьсот.
— Приготовиться к запуску торпед.
— Начинаю запуск торпед. Цикл пошел. Запуск торпеды… один, два, три, четыре, пять, шесть — пуск. Второй цикл… торпеды запущены!
— Джоз, похоже, внешние термодатчики испарились — нет показаний.
— Да, вместе с остатками защитного слоя. Кормовые люки охлаждаются при девяностапятипроцентной мощности.
— А температура растет.
— Температура обшивки — тысяча двести градусов. Появилось еще несколько повреждений.
— Систему охлаждения на аварийную мощность!
— Семь секунд полета в плазме.
— Все системы охлаждения на аварийную мощность.
Но мы уже вылетели из огненного хвоста.
Компьютер вновь взял на себя управление кораблем, бросив мегатонную тяжесть на сто градусов за полсекунды.
По кабине «Джослин-Мари» пронесся горячий ураган, пока система охлаждения откачивала нагретый сверх всех возможных пределов воздух, наполненный вонью спаленной изоляции, расплавленного пластика и пота. Температура воздуха достигала точки кипения воды и быстро снижалась, а затем корабль вновь окатывали волны жара. Система охлаждения прогоняла жидкий водород из топливных баков по трубам и выбрасывала его в космос. Температура быстро падала.
Мы даже не замечали этого: в этот момент ожили уцелевшие камеры, и мы увидели «Левиафан».
Огромный, гигантский, чудовищный — ни одна машина, ни одно творение рук человеческих не могло быть таким невероятным, таким ошеломляющим. «Левиафан» следовало счесть чудовищем, порождением природы, потомком темного солнца, зверем в форме наконечника стрелы.