Словно забыв о конвое, Андрей прикипел взглядом к земле. В молодой траве он увидел старые тележные следы, глубоко врезанные в землю, как если бы тяжелогруженые повозки несколько раз прокатили по одному месту: еще не дорога, но уже и не одиночный след, чтобы пропасть ему в степи…
Березин шагал рядом с колеей, словно боялся затоптать ее, и радовался, что так скоро нашел путь к тому месту…
Вагон загнали в тупик, положили под колеса чугунные башмаки и приставили часового. Было утро, в косом солнечном свете спящие казались на одно лицо: приоткрытые от жажды рты, запавшие глаза, запрокинутые головы. Сморило даже Ковшова; он спал сидя, уперев подбородок в мощную грудь. Андрей долго смотрел в лицо Шиловского, и на какой-то миг опять показалось, что тот умер. И лишь глянув на руку, Андрей заметил, как живо и мелко подрагивают его пальцы, сжимающие пенсне.
Часовой ходил возле вагона, шуршал щебенкой и громко, с подвывом, зевал.
Андрей вдруг вспомнил, что у него остались часы Шиловского, взятые перед боем. Он ощупал карманы френча — часы были на месте; вытащил их — стрелки показывали половину седьмого. Андрей прочитал дарственную надпись, черненную по серебру, и, чтобы не тревожить комиссара, положил рядом с его рукой. Но Шиловский тут же открыл глаза, на ощупь нашел часы и метнул их в угол вагона, угодив кому-то в лицо. Послышалась брань, затем удивленный голос:
— Во! Серебром швыряются!.. Конечно, чего стоит серебро, когда жизнь ничего не стоит?.. Полседьмого…
Андрей встал на колени и дотянулся глазом до пулевой пробоины со свежим сколом. Забитая эшелонами станция казалась безлюдной, лишь один часовой — казак с шашкой и карабином — стоял столбом между вагонами и тупо смотрел перед собой.
— Что там? — спросил Ковшов, устремляясь к Андрею.
Березин отодвинулся, уступая место, сел спиной к стене.
— Погоди-ка, погоди, — прошептал Ковшов, торопливо раскручивая с ноги обмотку. — Сейчас мы тебя словим, сазанчик…
Он сделал из обмотки что-то наподобие петли и встал у двери.
— Эй, станишник! — позвал. — Пусти до ветру! С вечера терплю!
— Еще потерпишь, — равнодушно отозвался казак. — Недолго осталось.
— Будь человеком, пусти, — по-свойски забалагурил Ковшов. — Не бойся, не убегу. Чего мне бежать, ежели я по ошибке сюда посаженный, к комиссарам? Я и сам из казаков, уральский. Станица Нагорная — слыхал?
— Слыхал! — отмахнулся часовой. — Какие вы казаки, голь перекатная. Сроду пехтурой ходили…
— Это у нас голь? — взвинтился Ковшов. — Да ты и не бывал тогда в Нагорной!
— Бывать не бывал, зато видал ваших, — казак подошел к двери и взялся за крюк. — Тебя чего к комиссарам-то?