Она подплыла к нему, а точнее, под него, взяла его под мышки, как изображают на плакатах по спасению утопающих, и потянула к берегу. Девушки оставались посередине реки и, похоже, начали играть в догонялки. Она же трелевала его к берегу, и Кириллу ничего не оставалось, как повиноваться ее рукам и петь. Он не мог сейчас признаться, что ему было плохо, что его и в самом деле чуть не утопили. Стыдно признаться! Пусть она думает, что у него просто лирическое настроение от тихо мерцающих звезд…
Возле помоста он развернулся, взял ее за талию и приплавил к лесенке. Они поднялись молча. Сейчас она не стеснялась Кирилла, стремительно и точно открыла сумку, выхватила оттуда махровую простынь и, прижавшись к нему, накинула ее на головы. И сразу стало тепло, и тело ее, влажно-холодное, мгновенно погорячело.
— Ты умница, — прошептала она. — Ты совсем не похож на военного… Но если ты меня завоюешь совсем, я буду счастлива.
Кирилл ничего не нашел ответить ей и после паузы тоже шепотом спросил:
— Твоя рыжая… подружка? Она не косоглазая?
— Разглядел! — усмехнулась она с легкой ревностью, но тут же спросила озабоченно, глядя на воду: — Почему ты спросил? Зачем?..
«Русалочки» купались в отражении церкви на воде, весело, со звоном разбивали его, и белые осколки, расплываясь, колебались на волнах.
— Мне показалось, что она — косоглазая…
— Она действительно… косоглазая. — Тело ее вдруг похолодело, и Кирилл ощутил, как по ее коже побежали мурашки. — Мне же говорили! Меня предупреждали!
Она сдернула простынь и торопливо начала одеваться.
— Уходим! Быстро! Пока они в воде!.. Боже мой, меня ведь предупреждали! Как же я?.. Ведь чувствовала!.. Как ты заметил?.. Полтора года не было, и именно в эту ночь нарисовалась! Мне же говорили!
Впервые в ее голосе Кирилл услышал отчаяние. И в этом же голосе звучало предупреждение — не сочувствуй мне! Не говори никаких слов! Я сама! Я все сама! А за подсказку, за твое зрение — спасибо! Ты меня выручил. Ты спас меня!
Они снова спешили по ночным деревянным кварталам без единого фонаря и без света в окнах. Из‑под ног неожиданно с визгом вылетали невидимые коты, и она всякий раз с испугом прижималась к Кириллу. И всякий раз повторяла непривычную для его слуха и ее языка фразу:
— Боже, помилуй! Боже, помилуй!
Он уже привыкал ничему не удивляться…
Кирилл рассчитывал, что они вернуться в общежитие, но скоро оказался перед кирпичной «хрущевкой», возле двери с кодовым замком.
— Я не запомнила шифр, — призналась она. — Не успела запомнить… Ты сможешь открыть?
— С помощью лома можно открыть даже танковый люк, — сказал Кирилл.