— А где же? — недоверчиво спросил Борис, выразительно оглядев кабинет Аркадия Петровича.
— Служба в контрразведке — это, как иногда говорят, мое официальное прикрытие. В действительности я служу в военном управлении Особого совещания… Впрочем, я не могу полностью обрисовать вам характер своей работы до тех пор пока не получу вашего согласия сотрудничать со мной. Так как же, Борис Андреевич? В такое смутное, тяжелое время молодой, здоровый, а главное — честный человек не может оставаться вне борьбы.
— Я думал об этом, — повторил Борис. — Если вы считаете, что надежды найти Варвару больше нет, то я, разумеется, не буду, как вы изволили выразиться, болтаться по Крыму. Я вступлю в Добровольческую армию и буду сражаться с красными, с Махно, с кем придется. Я считаю, что это честнее, чем мучить пленных в контрразведке.
— М-да, во-первых, той работой, что я хочу вам предложить, вы сможете принести России большую пользу, чем с винтовкой в окопе. Во-вторых, эта работа позволит вам продолжить поиски Варвары Андреевны, руки у вас не будут связаны. А в третьих, мы покуда отложим этот разговор, вы ещё обдумаете мое предложение. Сейчас есть задача более насущная: нам нужно допросить Карновича…
Как бы в ответ на это в кабинет заглянул вестовой.
— Так что, ваше высокоблагородие, разрешите доложить: арестованный на допрос просится!
Горецкий взглянул на часы.
— Вот видите, Борис Андреевич, за разговором-то как время быстро прошло. Без малого два часа Карнович продержался. Однако подождем ещё немного для верности, чтобы он окончательно дозрел, а там и допросим.
* * *
Борис не сразу увидел Карновича. Штабс-капитан забился в угол камеры, сжался в комок, пытаясь слиться со стеной. Этот рослый, на первый взгляд сильный мужчина за несколько часов будто усох, уменьшился в размерах. Поза его напоминала положение младенца в утробе матери, но в лице не было ничего детского — оно выглядело теперь изможденным, как у старика. Он смотрел на вошедших одновременно с ужасом и мольбой.
— К-кто такие? — в голосе Карновича прорезались остатки прежней агрессии. — Не сметь ко мне входить! Это моя квартира. Я её первый занял, идите в другие избы!
— Людвиг Карлович, — Горецкий придал своему голосу мягкую убедительность, — Людвиг Карлович, возьмите себя в руки! Это я, подполковник Горецкий. Мне нужны ваши показания.
— Ва-ваше высокоблагородие, — Карнович подпустил в голос слезу, — на вас… на вас вся надежда… будучи изранен в боях за отечество… немножко бы хоть кокаину, а? Самую крошечку, иначе смерть моя приходит!