— Вот оно что, — задумчиво произнес Горецкий. — А скажи-ка ты, мил друг Порфирий, хочешь ты, чтобы я тебя отпустил подобру-поздорову к гадалке твоей разлюбезной?
— Ваше благородие! Всю жизнь за вас Бога молить буду!
— Тогда сделаешь, что я тебе велю. Дверь распахнулась со стуком, на пороге возник запыхавшийся Саенко.
— Ваше сковородие! Беда! В тюрьме событие произошло!
— Тише, — Горецкий выскочил в коридор, откуда послышалось гудение саенковского баса.
* * *
Посреди ночи в тюрьме поднялся шум. В дверь одной из камер колотили изнутри, доносился истошный крик:
— Помирает! Человек помирает! Дежурный надзиратель, гремя ключами, подошел к камере, открыл маленькое зарешеченное окошечко и недовольным заспанным голосом спросил:
— Ну, чего вы, дьяволы, горланите? До утра, что ли, подождать нельзя?
— Нельзя, нельзя, никак нельзя, господин начальник офицер! — жалобным голосом, нещадно коверкая русские слова, запричитал рослый бритый татарин. — Дядя мой помирать, совсем помирать!
— Вот ещё нелегкая, — тяжело вздохнул надзиратель. — Чего ещё там с твоим дядей стряслось?
— Падучая у татарина, — подал голос из угла босяк, задержанный за бродяжничество.
Надзиратель крикнул в глубину коридора своему напарнику, чтобы подошел и подстраховал его, и с ленивым вздохом отворил скрипучую дверь камеры.
Старый татарин действительно бился на полу в конвульсиях, изо рта у него шла белая пена.
— Палку ему какую-нибудь надо в зубы сунуть, — подсказал из угла босяк, обладатель большого жизненного опыта, — а не то зубы все себе покрошит в песок.
Бритый племянник сел в углу на корточки и тихо подвывал, глядя перед собой бессмысленными глазами.
— Черт с ними, с зубами его, — отмахнулся надзиратель и окликнул напарника:
— Кузьмич, иди сюда, вынесем старого да в лазарет! А не то так и будет до утра тут биться, уснуть не даст.
Кузьмич внимательно оглядел камеру, скользнул взглядом по бритому татарину, вся поза которого изображала немую скорбь, пренебрежительно отвернулся от бродяги, но все медлил.
— Да идешь ты или нет! — заорал первый надзиратель, торопясь скорее избавиться от хлопотного заключенного и идти досыпать.
Кузьмич вошел в камеру неохотно — как-никак нарушение правил — и наклонился к припадочному, собираясь взять его за ноги. Но в это время широкоплечий племянник в мгновение ока очутился рядом, сгреб обоих надзирателей за воротники гимнастерок и с размаху сшиб их головами. Надзиратели, лишившись чувств, упали на пол камеры, а припадочный дядя вскочил мгновенно и выплюнул кусок мыла. Татары бросились к двери. Перед тем как выскочить из камеры, Керим оглянулся на босяка и спросил: