— Заходи уж!
Опомнился он, уже сидя в крошечной прохладной кухоньке на стуле. Ласковые женские руки разрезали на нем рукава тужурки и рубашки.
— Водички бы, тетенька, — простонал Борис.
Хозяйка подала ему ковш воды и наклонилась низко. Борис со стыдом увидел, что она ещё женщина не старая, несмотря на по самые брови повязанный платок и две скорбные складки у рта.
— Тоже ещё нашел тетеньку, — сердито гудел мужской голос.
— Да не бубни ты, Саенко, а посвети лучше, — рассердилась хозяйка.
Она обмыла рану, наложила какой-то мази и туго завязала чистой холстиной.
— Что там?
— Да ничего, царапина сильная, до свадьбы заживет. Ахметка, на-ка, во двор отнеси, завтра сжечь надо. — Она протянула в угол остатки Борисовой одежды.
В углу кухни шевельнулось что-то — собака или ещё какой зверь, но оказалось это “что-то” мальчишкой лет десяти. Мальчишка посматривал хитрыми раскосыми глазенками и улыбался.
— Иди, иди, басурман, — Саенко нагнулся, чтобы легонько шлепнуть мальчишку, от резкого движения керосиновая лампа в его руке зачадила и чуть не погасла…
— Тише ты, черт косолапый! — вскрикнула хозяйка.
Марфа Ипатьевна усадила Бориса на лавке, сама вышла куда-то и вернулась с чистой рубашкой и форменным кителем железнодорожника.
— Надень-ка, милый, — обратилась она к Борису, — в самую пору тебе будет. Это мужа моего покойного вещи, не для кого беречь-то теперь.
Борис перехватил ревнивый взгляд Саенко, тот засопел сердито и уселся в углу чистить картошку Хозяйка помогла Борису надеть рубашку, он благодарно погладил её руку Женщина улыбнулась ему белозубо и сразу помолодела лет на десять, потом подошла к столу и прикрутила чадящую лампу.
— Ох и подлый народ эти караимы, — гудел в углу Саенко, по-старушечьи тонко срезая кожуру с крупной картофелины, — ведь клялся, что керосин хороший. Я ему говорю: если опять плохого керосина продашь, сволоку тебя в контрразведку. Клянется, бородой своей трясет… Но я так думаю, что все равно разбавляет. Ох и подлая же нация…
Вернулся со двора Ахметка, сощурил глаза на свет лампы и замычал что-то быстро, размахивая руками.
— Немой он, — пояснила хозяйка в ответ на вопросительный взгляд Бориса, — но слышит и все понимает. Подобрал его Саенко в порту, сирота он. Аркадий Петрович с ним занимается иногда, говорит, что вылечить можно. Что, Ахметушка, идет он?
В ответ раздался скрип калитки. Собака на Горецкого не залаяла, видно знала, что свои.
Борис поднял тяжелую голову и увидел в дверях Аркадия Петровича.
— Сидите, сидите, Борис Андреевич, — Горецкий понял его движение как попытку встать при появлении старшего, — сидите, вы устали и, как я вижу, ранены. Саенко, ужин готов?