— Нет.
— Я тоже не знаю. Но знаю, как и вы, слово «хобби». У серьезных людей есть главное дело, и есть «хобби», т.е. дело второстепенное, развлечение. А вот я не серьезный человек. В моей жизни: политика и женщины, но что из них у меня «хобби», а что главное, ей Богу, сам не знаю.
— Примем к сведению. Кстати, фиолетовый шрам у Вас на лбу это от главного или от хобби?
— Это не ваше дело, — ответил он, улыбаясь.
Был вообще учтив, с дамами особенно, и употреблял грубоватые выражения как бы в кавычках: произносил их так ласково, что рассердиться было невозможно.
— Я заметила, что этот шрам у вас бледнеет и обесцвечивается, когда вы волнуетесь.
— Вы необыкновенно наблюдательны. Только я никогда не волнуюсь.
— Вот как?.. Ну, хорошо, вы над всем насмехаетесь. Какие же ваши собственные идеи? Едва ли вы испытали сильное влияние Маркса?
— Действительно едва ли, хотя бы уж потому, что я почти ничего его не читал.
— Так кто же оказал влияние на ваше мышленье?
— На мое «мышленье»? — переспросил он с комически-испуганной интонацией. — Я и не знал, что занимаюсь «мышленьем». Кто оказал влияние? Дайте подумать… Руставели, «Тысяча и одна ночь», летописи царя Вахтанга VI, Майн-Рид, Купер, Лермонтов, балет, передвижники, гедонисты…. Да, я гедонист.
— Какой еще гедонист! И что за каша!.. Но Вы не кончили. Какой же на Кавказе вековой обычай?
— Когда у кавказца рождается сын, то отец закапывает в землю бочку лучшего вина. Ее выкапывают к совершеннолетию сына, Ах, какое вино! Какой аромат!.. Вот мы с вами здесь пьем бордо…
— И какое!
— Но где ему до кахетинского!
— На Кавказе ведь всё «самое лучшее в мире», правда?
— Не говорю всё, но очень многое. Начиная с природы. Мне на прославленные швейцарские виды просто смешно смотреть, так им далеко до наших. И люди у нас по общему правилу хорошие.
— Это правда. Я очень люблю кавказцев. Ильич тоже их любит.
— Будто? По моему, никого не любит Ваш Ильич.
— «Мой» Ильич? Значит, он не Ваш?
— Я отдаю ему должное. Конечно, выдающийся человек и со временем станет совершенным типом революционера.
— Со временем?
— Возьмите, Робеспьер, Дантон, Марат были революционерами три-четыре года, а до того были чорт знает кто. Ленин же будет им всю жизнь. По моему, он уже теперь второй революционер в мире.
— Вот как! А кто первый?
— Первый: Драгутин.
— Какой «Драгутин»? Отроду о нем не слышала.
— Обычно он остается в тени, но о нем еще много будут говорить в мире. Больше, чем об Ильиче.
— Да кто он? Что он сделал?
— Между прочим, организовал недавно в Белграде убийство короля Александра. К несчастью, они заодно убили Драгу. Этого я им простить не могу. Женщин не убивают, хотя бы они были королевами. Но мы говорили не о Драгутине, а о Ленине. Всё же он на этом нелепом съезде слишком ушел в мелочи.