Уколы были уже сделаны, оставалось дать только микстуру, которая облегчала ночной кашель. Липочка налила ее больному, потом поднесла стакан с водой — запить.
Но Горький не пил, а смотрел в сторону. Липочка покосилась и увидела, что баронесса уставилась на них неподвижными, расширенными глазами, вытянув шею.
Горький перехватил ее взгляд, слабо усмехнулся и выпил всю воду.
Липочка поставила стакан. Ей было как-то не по себе.
— Да идите же наконец! — с досадой сказала баронесса. — Чего вы топчетесь? Ведь я здесь. Я — здесь!
Она придвинулась к Липочке и принялась теснить ее к двери, глядя злыми, напряженными глазами, бормоча, словно заклинание:
— Я — здесь, я — здесь!
И ущипнула за руки — раз, другой, третий. Да больно!
Медсестра выскочила из комнаты. Под дверью стояли бледный Крючков и Тимоша.
Потирая руки, Липочка всхлипнула:
— Она меня всю исщипала. Больше я к нему не пойду!
Тимоша смотрела непонимающе. Крючков стал уже не бледный, а белый и выговорил с усилием:
— Ничего. Пойдемте. Ничего. И увел обеих женщин.
…Спустя много лет вышел сборник воспоминаний о Горьком, в котором были собраны заметки людей, бывших при нем до исхода его жизни. Была там и статеечка под именем «М.И.
Будберг» о последней его ночи — и это единственные письменно зафиксированные воспоминания Муры об ее общении с Горьким. В них она называет себя «М.И.»:
«Ночью (то есть с 17 на 18 июня) уснул. Во сне ему стало плохо. Задыхался. Часто просыпался. Выплевывал лекарство. Пускал пузыри в стакан. В горле клокотала мокрота, не мог отхаркивать. М.И. сказала: „А вы кашляйте… вот так“. Стало легче. Пошла кровь… Начался бред. Сперва довольно связный, то и дело переходящий в логическую, обычную форму мышления, а потом все более бессвязный и бурный…
Умирал тихо. Сидел в кресле, склонив голову на правое плечо. М.И. поддерживала его голову. Руки бессильно висели. Вздохнул два раза и скончался».
Всю ночь Мура пробыла наедине с Горьким и не вызвала врачей, даже когда начались кровохарканье и бред.
Утром Липочка решилась-таки войти в спальню больного. Баронесса стояла у окна, прижимаясь лбом к стеклу. Увидев медсестру, она бросилась в другую комнату, рыдая рухнула на диван, воскликнув:
— Теперь я вижу, что я его потеряла… Он уже не мой!
Мертвый Буревестник полусидел в кресле, свесив голову.
В той же книге помещены воспоминания Липочки — Ольги Чертковой. В свете вышеизложенного они просто-таки трогательны:
«16-го июня мне сказали доктора, что начался отёк лёгких. Я приложила ухо к его груди послушать — правда ли? Вдруг как он меня обнимет крепко, как здоровый, и поцеловал. Так мы с ним и простились. Больше он в сознание на приходил. Последнюю ночь была сильная гроза. У него началась агония. Собрались все близкие. Всё время давали ему кислород. За ночь дали 300 мешков с кислородом, передавали конвейером прямо с грузовика, по лестнице, в спальню. Умер в 11 часов. Умер тихо. Только задыхался. Вскрытие производили в спальне, вот на этом столе. Приглашали меня. Я не пошла. Чтобы я пошла смотреть, как его будут потрошить? Оказалось, что у него плевра приросла, как корсет. И, когда её отдирали, она ломалась, до того обызвестковалась. Недаром, когда я его бывало брала за бока, он говорил: „Не тронь, мне больно!“