Как выяснилось, он не был склонен к ласкам после соития. Радстак это понравилось. Если ее начинали обхаживать и бормотали всякие бесполезные слова, когда дело... раскупоривалось (так она выражалась), это раздражало — порой настолько, что отравляло все удовольствие от встречи.
Однако Део не принадлежал и к тем, кто, сделав дело, немедленно смывался с поля боя — или, в данном случае, без промедления выгнал бы женщину. Вместо этого он выкарабкался из кровати, потянулся, отчего мышцы на обнаженном теле выступили еще рельефнее, и прошлепал по светлому ковру к круглому каменному столику, где стояло несколько разноцветных бутылок.
— Какой напиток сделает тебя счастливой? — спросил он, подняв лаковую деревянную чашу.
— Вода.
Он, даже бровью не поведя, налил в чашу воды, себе взял что-то густо-фиолетовое и вернулся на кровать.
Она взяла чашу и выпила всю до дна. Ему было, на ее взгляд, примерно столько же зим, сколько и ей — чуть больше тридцати. Судя по состоянию тела, за эти годы его никто не баловал. Обстановка квартиры указывала на обеспеченность, но он не расплылся, не обленился. Отнюдь не похож на тех жалких торгашей в закусочной, слишком трусливых даже для того, чтобы признать возможную угрозу их положению.
Део спорил с купцом — тем, с дурацкой бородой. Нет, не то чтобы спорил, но признал важность военных известий, поступающих с севера. Сидя там, Радстак выяснила, что в армии Петграда, несмотря на угрозу Фелька, даже не была объявлена мобилизация. Очевидно, весь город пребывал под чарами забвения. Это бесило Радстак — не в последнюю очередь потому, что найти здесь работу становилось проблематичным. Видно, придется ехать дальше на север.
— Будешь обижаться, если я тебя назову наемницей... или подыскать другое слово? — спросил Део.
— Отличное слово. Не называться же мне «труженицей меча»... или того лучше — «торговкой мечом»?
Он выпил. Она принюхалась. Что-то алкогольное, но пахнет недурно — с ягодным привкусом.
— Ты пережила не одну кампанию.
— А ты — пару-другую дуэлей?
Он рассматривал ее шрамы; одни были попроще, другие пострашнее. Она же оценила рубцы на его гладких, твердых руках — тонкие белые полоски. Осмотр ее не смущал. Некоторых ужасно возбуждало зрелище ее изуродованной плоти. Как-то раз один такой особенный тип даже сделался опасен — впрочем, она сделала так, чтобы опасности он больше не представлял.
Вся ее одежда — кожаный панцирь, сапоги, кожаная перчатка с шипами — валялась, разбросанная от двери до подножия кровати, вперемешку с накидкой и нижним бельем Део. Оружия под рукой не было. Это ее не беспокоило.