И водоворотом крутились вблизи толпы танцующие, с мимолетным любопытством прислушиваясь к голосам.
В это время к столу подошел Кирюшкин, тихонько напевая: «На палубу вышел, а палубы нет», — он, казалось, не интересовался тем, что происходило у двери передней, он был в отличном расположении духа, чистейшая рубашка, расстегнутая на сильной шее, сверкала белизной, придавала ему беспечный праздничный вид. Кирюшкин, обнимая, оперся на плечи Логачева и Твердохлебова.
— Налейте, братцы, рюмку водки. Чокнемся за жизнь.
С усердием ему налили через край. А он из переполненной рюмки отлил в стакан Твердохлебову, сказал:
— Значит, еще любите, черти, — чокнулся со всеми, выпил и, не закусывая, спросил: — Кто тут и что нахрюкал, подняв панику в тылу? Визг, как в румынском бардаке.
— А, чепуха! — сказал Александр.
— Чистоплюй московский, хмырь тыловой, — пояснил Логачев с угрюмой деловитостью. — Девица — истеричка, ровно из трофейного фильма. Была провокация. Чистоплюю никаких оскорблений не нанесено. Даже о трех буквах сказано не было русским языком. Ни-ни, пальцем никого не тронули.
— Ладно, ребята, давайте покурим, — Кирюшкин щелчком раскрыл золотой портсигар, которым так интересовался некий Лесик, запомнившийся Александру паренечек в кепочке, с бледным младенческим пухлощеким и в то же время старческим лицом, приходивший со своими дружками к Кирюшкину в голубятню Логачева. — Разглагольствуете, как в академии. Без мата. Знаю, что ваши языки не положить на вешалку, — сказал он без упрека, предлагая каждому портсигар, набитый дорогими папиросами. — Но лучшая тактика — не наводить панику среди мелюзги. Должны помнить, что это хата культурная, мы, так сказать, в интеллигентном обществе, поэтому — держать себя чинно, благородно, как говорится. Боже, положи молчание устам моим… Даже если задирается какая-нибудь моль. Здесь мы гости. На улице разрешается бить морды как чайную посуду. Здесь — терпение. В норме, конечно.
— Так бы и врезал ему по фронту, чтобы заикал от радости, — сказал обещающе Твердохлебов, огромными пальцами пытаясь ухватить и никак не ухватывая папиросу в портсигаре. — Тыловая крыса в прическе. Туда же еще прет, антиллегентская витрина небитая.
Кирюшкин похлопал Твердохлебова по его просторной спине, счел нужным пошутить, чтобы снизить накал:
— Сократи свои речи, Миша. В старых романах писалось приблизительно так: он засучил рукава и много раз кряду залепил ему по морде. Рукава не засучивай, а пей водку и закусывай бутербродами. Не подставляться! — повелительно сказал он, закуривая. — Но… и не изображать простодушное народонаселение. Палец в рот никому не класть — до ушей сгрызут. Но и держать знамя вольных рыцарей духа, свободных как ветер! Где они, женщины с безоблачным взором? — сказал он уже иным тоном, обводя дерзко прищуренными глазами комнату.