Анна Австрийская, или три мушкетера королевы. Том 2 (Борн) - страница 195

— Ваши слова доставляют мне огромную радость, Олимпия. Я не могу описать того волнения, которое охватило меня, когда я увидел вас, сидящей здесь одиноко! Я готов отказаться от всех пиров, от всех радостей за один час, проведенный с вами наедине, здесь, под деревьями, где никто не видит, никто не слышит нас… Да, не сомневайтесь, Олимпия, не смотрите на меня с такой вопросительной улыбкой. Я только говорю то, что чувствует мое сердце.

— О, если бы я могла верить этому, ваше величество!

— Можете, должны, Олимпия! — страстно воскликнул король, остановившись перед слегка дрожавшей девушкой и притягивая ее к себе, — я люблю вас, вы должны быть моей!

— Боже мой!.. Что это?..

— То, чего я не могу преодолеть! Будь моей!.. Скажи, что и ты меня любишь, и ты хочешь вечно принадлежать мне… Одно твое слово и — Людовик твой!

Олимпия не сопротивлялась. Король прижал ее к груди и поцеловал в губы. Она тихо ответила на поцелуй.

— И ты меня любишь!.. Теперь я вижу это, — страстно шептал Людовик, — ты моя.

— Если только судьба не разрушит этого блаженства… — прошептала Олимпия.

— Но кто же осмелится разрушить его, кто может разлучить нас? Ведь я король, разве не в моей власти приблизить к себе того, кого я захочу? Ты моя вполне… я тебя люблю и хочу обладать тобой!

— Быть с вами мое единственное счастье, ваше величество!

— Сегодня же я позову кардинала и сообщу ему о своем решении, с ее величеством тоже поговорю, — сказал Людовик.

— Я буду молиться за исполнение нашего желания, ваше величество!

Король обнял Олимпию одной рукой за талию и пошел с ней по полутемной аллее, кое-где освещенной ясным светом луны.

Она нежно прижалась к нему. Мысль, что король принадлежит ей, наполняла ее гордостью и блаженством.

Она позволила ему еще раз поцеловать себя, пока они шли к террасе, и проводить до своих комнат.

Нежно простившись с ней и пообещав вскоре дать о себе знать, Людовик сейчас же отправился в ту часть замка, где Мазарини обыкновенно жил во время пребывания короля в Сен-Жермене.

Кардинал, видимо, удивился такому позднему приходу короля.

Он был занят заключением мирного договора с Испанией и, казалось, обрадовался, увидев Людовика.

Кто знал Мазарини, тот заметил бы, что кардинал явно преследовал какую-то цель.

Он с какой-то особенной дипломатической миной, почтительно и радостно улыбаясь, подвел короля к креслу, сам остался стоять у стола, покрытого разными бумагами.

— Так поздно и еще за работой, ваша эминенция, — сказал Людовик, — у вас слабое здоровье, оно может и пострадать от этого.

— Я день и ночь стараюсь для вашего будущего, ваше величество, — ответил Мазарини. — Это единственная цель моей жизни, ради которой я готов пожертвовать всем.