Аукцион, на котором распродавалось поместье Тайлеров, дом Салли Энн, проводился жарким солнечным утром в конце июня. Торги должны были начаться в десять часов. Люди начали собираться с восходом солнца. К девяти часам, когда приехали тетушка Эм, Летти и Рэнсом с Лайонелом, перед домом, на подъездной дорожке и по обочинам дороги на полмили в каждую сторону уже не было места, чтобы поставить фургон. Поэтому им пришлось идти пешком.
Они присоединились к находившемуся на веранде семейству — Сэмюэлу Тайлеру с женой, Салли Энн с Питером, ее сестре и зятю и их двоим маленьким детям. Все женщины были в черном. Отец Салли Энн, мужчина с копной седых волос и густыми седеющими бровями, был бы похож на льва, если бы не его худоба. Он сидел, вцепившись в подлокотники кресла, и смотрел перед собой. Он сбросил свое оцепенение ровно настолько, чтобы подняться на ноги, когда появились дамы, и пожать руку Рэнни, обнять его за плечи. Миссис Тайлер, низенькая, полная женщина с сохранившимися в седине белокурыми прядями, тепло обняла тетушку Эм и, улыбаясь через подступающие слезы, вежливо поблагодарила ее за то, что пришла. Их голоса звучали тихо, приглушенно. У большинства женщин в руках были носовые платки. Их появление очень уж походило на визит соболезнования, да и служил той же самой цели — поддержать убитых горем.
Появилась бутылка хереса.
— Проклятой саранче это не достанется, — сказал мистер Тайлер, разливая вино и передавая фужеры. Они сидели, пили золотистый напиток, разговаривали о погоде и делали вид, что не замечали людей, шатавшихся по дому у них за спиной или бродивших вдоль дорожки.
Они налетели как саранча, которой их и прозвали. Это были «саквояжники». Именно у них в эти дни водились деньги. Они стайками входили и выходили вместе со своими женами под руку, достоинства у которых не было И на гран. Они задирали носы, рассматривая не совсем чистокровных лошадей, ухмылялись при виде экипажей с потрескавшейся кожей на сиденьях и потускневшей краской, подшучивали относительно самых разнообразных вариантов использования нескольких сотен мотыг. Они по очереди усаживались в старинные кресла в стиле шератон, высматривали маркировку на днищах ваз, щелкали ногтями по хрусталю, проверяя, зазвенит ли он. Они удивлялись, как же все-таки сохранять тепло в комнатах с такими высокими потолками, в то же время они соглашались, что эти комнаты оказались более удобными, чем можно было ожидать, в нынешнюю жару, но не могли сойтись во мнении о том, сколько будет стоить нанять достаточное количество чернокожих горничных, чтобы в доме всегда была вытерта пыль. Они пренебрежительно высказывались о мебели: о шелковой драпировке — «вытертая, определенно гнилая, она так полиняла, что можно подумать, будто и с самого начала была блеклой»; о столе и стульях начала восемнадцатого века в стиле королевы Анны — «ужасные колченогие вещи, не правда ли». А о чайном сервизе: «даже ни одного завитка, слишком простенький, чтобы чего-то стоить». С блокнотами и зажатыми в пальцах карандашами, сосредоточенно занимаясь подсчетами, они тянулись на улицу к парадной лестнице, где должны были проходить торги.