Юлия-Мария и Рантзау пришли в опочивальню к полубезумному Кристиану. Зная, как легко вывести государя из душевного равновесия, вдовствующая королева безмолвно приблизилась к его ложу и показала поддельное письмо, которое якобы Каролина-Матильда написала лейб-медику.
«Я счастлива, — стояло в послании, — что хотя бы одно мое дитя не будет походить на ненавистного мне мужа…»
Бедняга Кристиан стремительно выскочил из кровати и заметался по комнате.
— Этого не может быть! — кричал он. — Каролина уверяла, что любит меня. Она говорила мне это еще вчера вечером… Вы клевещете на нее…
— А разве вы, Ваше Величество, не знаете, какие теплые отношения связывают королеву и вашего личного врача?
— Да, — упавшим голосом пробормотал король, — они часто беседуют о медицине.
Юлия-Мария саркастически засмеялась.
— Вот как? Значит, о медицине?
Государь вскинул голову, хотел что-то сказать, но потом глаза его закрылись, губы зашевелились… Он принялся бормотать нечто нечленораздельное. Вдовствующая королева удовлетворенно кивнула, извлекла из-за корсажа заранее подготовленный приказ об аресте Каролины и протянула Кристиану со словами:
— Подпишите вот здесь — и вам сразу полегчает. Король покорно подписал и побрел к кровати, напевая какую-то детскую песенку.
Еще до наступления рассвета Каролину-Матильду выволокли из дворца, усадили в закрытую карету и доставили в крепость Кроенборг на острове Силанд. Там женщине, еще не оправившейся после родов, предстояло дожидаться приговора суда — в ужасающих условиях, которые запросто могли свести ее в могилу.
Двадцатого февраля началось следствие. Для Штруензее оно оказалось долгим и мучительным. Ему задавали оскорбительные вопросы, над ним всячески издевались, его подвергали пыткам — заявив, что «его время ушло навсегда, так же как и его закон об отмене пыток».
Но Штруензее вел себя героически. Он отказывался признать за собой хотя бы какую-нибудь вину и уж, конечно, отрицал, что был любовником королевы. Но как только ему объяснили, в какой каменный мешок бросили Каролину, он перестал запираться и подтвердил все, что требовали судьи.
Главным пунктом обвинения стало оскорбление величества. Штруензее и Брандт, не имевший к оскорблению величества ни малейшего отношения, были приговорены к отрубанию кисти правой руки и обезглавливанию. Затем их тела, четвертованные согласно средневековым канонам, предполагалось выставить для всеобщего обозрения.
После того, как опередивший свое время лейб-медик был арестован, попавшие при нем в опалу вельможи вновь вернулись в Копенгаген и занялись своими прежними делами. Так же поступил и канцлер Бернсторфф. Казалось бы, старик должен был затаить злобу на лишившего его всех должностей молодого выскочку, однако этого не произошло. Канцлер единственный возвысил голос против чудовищной по жестокости казни Штруензее и Брандта. Он, в частности, пытался доказать суду, что надругательство над мертвыми телами бросит тень позора на всю Данию. Однако голосу мудрости не вняли, и двадцать восьмого апреля 1772 года два друга поднялись на эшафот.