— Они уже проданы, государь.
— Проданы? Но как это могло случиться? Ведь для этого надо было иметь нашу царственную печать и подпись нашей руки!
— Государь, лицо, почтение к которому не дает обвинению сорваться с моих губ, присвоило вашу печать и рассудило, что ваша подпись не обязательна.
— Ах так! — Глаза Карла сверкнули гневом. — Значит, на меня уже смотрят как на умершего?! Значит, Изабелла… а ведь вы толковали о ней, не так ли?.. — Коннетабль молча уронил голову на грудь. — Изабелла, моя некогда любимая Изабо, изменяет мне с бургундцем, и они вместе грабят нашу и без того вконец обнищавшую Францию! Я отомщу! Я жестоко отомщу! Оба будут казнены! Оба! Коннетабль, мы завтра же отправляемся в Венсен! Измена должна быть наказана!
Арманьяк, которого такой исход дела весьма устраивал, поклонился в знак повиновения, моля бога об одном — чтобы король за ночь не передумал или же не оказался вновь под гнетом своего недуга.
Но судьба оказалась благосклонна к герцогу Жану, о котором попросту забыли. Когда на следующий день королевский кортеж тронулся в путь, ему навстречу попался некий молодой человек. Одетый нарядно и даже изысканно (с голубого — а это был любимый цвет королевы — берета ниспадала на плечо широкая лента; талию обрисовывал тесный камзол голубого же бархата, стянутый золотой бечевой, поверх которого была наброшена свободная куртка красного бархата; костюм этот, стоивший очень и очень немало, дополняли прилегающие панталоны цвета бычьей крови и черные бархатные туфли с острыми и столь сильно загнутыми вверх носками, что они с трудом влезали в стремена), этот юноша беспечно ехал по дороге, что вела из Венсенского замка, и довольно громко напевал песенку, посвященную королеве. Завидев государя, он не стал спешиваться и уж тем более обнажать голову, а лишь небрежно кивнул и поехал дальше. Смелым и даже наглым делало его то, что вот уже несколько месяцев он проводил каждую ночь в объятиях Изабеллы.
— Кто это? — изумленно спросил король.
— Шевалье де Бурдон, — мрачно ответил коннетабль, ненавидевший юнца всеми фибрами души. Бернар ненавидел всех, кто пользовался приязнью королевы, потому что презирал Изабеллу и видел в ней препятствие, мешавшее ему влиять на короля.
— И что же говорят о нем при дворе? — поинтересовался Карл, оглядываясь на Бурдона, который остановил свою лошадь и, ловко спрыгнув с нее, принялся рвать росшую у обочины спелую землянику.
— О, государь, это первейший из дамских угодников. Молва утверждает, будто не сыщется ни одной дамы, которая устояла бы перед его чарами, — сообщил коннетабль, надеясь, что король не замедлит с дальнейшими расспросами.