Тотчас вокруг упряжки сгрудилась кучка людей. То были мужчины в длинных черных блузах, надетых поверх шерстяных одежд, хранящих благородный, первозданно отглаженный вид, и нахлобученных на брови больших черных шляпах и женщины в платьях с передниками и платках, по большей части черного цвета (яркие передники и шали были только на молодых), с лицами, обрамленными белоснежными воскресными головными уборами из кружев или гонкого полотна, смотря по достатку тех, кто их носил. Все эти люди, особенно пожилые, пялились на Гортензию с восхищенным удивлением, к которому, как ее уже предупреждали, ей следовало быть готовой.
Опираясь на уверенную руку Дофины, она поднялась в церковь и направилась вдоль главного нефа. Там уже толпился народ, так что ее появление на пороге, как и приезд в деревню снова не прошли незамеченными. И здесь головы оборачивались в ее сторону, затем склонялись друг к другу, раздавался легкий ропот.
Эти взгляды и шепот стесняли девушку, желавшую скромно и незаметно занять место на одной из оставшихся свободными скамей. Но ее спутница глядела на вещи совершенно иначе. Она направилась прямиком к скамье для знатных прихожан, где, впрочем, уже сидели две пожилые женщины, чьи богатые наряды выдавали в них зажиточных крестьянок. Ледяным взглядом сверху вниз мадемуазель де Комбер окинула незваных дам:
— Освободите место, мадам Видаль! Место для мадемуазель де Лозарг!
Присутствующие затаили дыхание: воцарилась мертвая тишина, несмотря на то что в это время священник в полном облачении выступил из ризницы. Собравшиеся вокруг фисгармонии хористы напрочь позабыли грянуть «Veni, Creator…» . Гортензия не знала, куда ей деться, и начала сожалеть, что так настаивала на посещении мессы. Все это продолжалось лишь мгновение, но ей показалось, будто прошла вечность. Прямая, величественная Дофина де Комбер ждала, впившись взглядом в обеих женщин, не осмеливавшихся поднять на нее глаза. Одна за другой они встали и покинули скамью, на деревянной спинке которой, как оказалось, был вырезан герб Лозаргов.
— Сядем! — прошептала Дофина, вновь превратившись в воплощение грациозной женственности и напоследок одарив ретировавшихся особ одной из самых сияющих своих улыбок — видимо, в знак утешения.
Но перед тем, как опуститься на сиденье, она заметила священника, молодого человека с дароносицей в руках, превратившегося в подобие соляного столба, и тотчас склонилась в глубоком поклоне. Гортензия поспешила последовать ее примеру. К хористам внезапно вернулось присутствие духа, и они обрели голос. Священник поднялся в алтарь, и служба началась…