Князь ночи

Через лес, не разбирая дороги, бежали мужчина и женщина, а вослед им несся волчий вой. Они мчались во весь дух, но вой настигал их, обволакивал, перекрывал все фоны. Мужчина пытался помочь своей спутнице и тянул ее за руку… Но это не помогло: вскоре они оказались на маленькой поляне, со всех сторон окруженной жуткими тварями, и адское кольцо все сжималось… Горящие глаза, кроваво-красные пасти выступали из тьмы, сверкая оскаленными жадными клыками. Беглецы словно слились в один черно-белый силуэт, который становился все тоньше — это они, обнявшись, теснее прижимались друг к другу. Тут огромный зверь взмыл в воздух и, на мгновение застыв в полете, обрушился на несчастных. Из его глотки вырвался звук, похожий на человеческий смех… Крики жертв захлебнулись в предсмертном хрипе, заглушённом торжествующим рычанием стаи. Все обагрилось кровью, она заполнила лес, затопила кусты и хлынула на землю, почему-то оказавшуюся паркетным полом, полуприкрытым голубым французским ковром, расшитым золотыми лилиями… Но кровавый потоп уже накрыл поляну, волков, двух несчастных, заглушив их последний стон… и Гортензия проснулась.

Она сидела на кровати, вся в поту, с гулко бьющимся сердцем. Царившая в дортуаре тишина окутывала ее ледя-ным саваном, крик ужаса застрял в горле, но озноб немного охладил жар лихорадки от только что пережитого кошмара. Девушка провела дрожащей рукой по глазам, в которых еще плавали кровавые пятна. Когда она отняла руку, ладонь оказалась мокрой от слез: ведь мужчина и женщина, чья чудовищная смерть привиделась девушке, были ее отцом и матерью.

Ей потребовалось немало времени, чтобы обрести власть над собственными чувствами, расставить все по местам. Сон представлялся ужасным, отвратительным, но бессмысленным. В Париже конца 1827 года не было и не могло быть места волкам. В тот час, когда дочь Анри и Виктории Гранье де Берни видела, как ее родители гибнут в когтях свирепой стаи, они должны были мирно спать в своем очаровательном особняке на шоссе д'Антен… Впрочем, пройдет эта ночь, и Гортензия увидит их, ибо наступает Рождество…

Вокруг нее все хранило молчание, но это безмолвие было одушевленным, сквозь него угадывалось легкое, словно дуновение ветерка, дыхание. На двадцати похожих одна на другую белоснежных постелях спали двадцать девушек пятнадцати-восемнадцати лет, сейчас почти неотличимые друг от дружки, если не считать цвета волос; белокурые, черные, золотистые, каштановые пряди рассыпались таинственными знаками по белым страницам наволочек и простынь; и зрелище было настолько умиротворяющим, что Гортензия стала понемногу успокаиваться. Сердце забилось ровнее, воспоминания о страшном сне начали меркнуть, их прогонял мягкий свет ночника, горевшего у изголовья сестры-надзирательницы, чье ложе отделяли от остальных полупрозрачные белые занавеси.