— А правда ли… Монсеньор очень рассержен на мессира Арно?
Лицо Тристана Эрмита ожесточилось, и складка озабоченности пролегла между его светлыми бровями.
— Очень! — признался он. — Никто не любит публично нарушать свое слово, а коннетабль — бретонец, и этим все сказано! Госпоже де Монсальви будет очень трудно добиться прощения атому неблагоразумному…
— Но в конце концов, — вскричал паж, тоже готовый расплакаться, — он не может казнить графа де Монсальви за такую малость?
Тристан помедлил, потом, оглядев мальчика, попытался оценить его стойкость и способность сносить удары. Затем наконец сказал:
— Такая ли малость — слово принца? Несмотря на оказанные услуги, меня не удивит, если Монсальви лишится головы.
— Тогда, — крикнул паж, немедленно вспыхивая, — берегитесь! Потому что не будет ни одного благородного человека во всей Верхней Оверни, который не возьмется за оружие против коннетабля, если он осмелится отнять жизнь у того, кого все уважают… только за то, что он поступил по справедливости!
— Ну, неужели мятеж?
— Возможно, и революция, так как простые люди примут в ней участие. Скажите монсеньеру, чтобы он хорошо подумал, прежде чем наносить удар графу… Если он это сделает, то нанесет удар по всей стране. Может быть, все это стоит воплей жены мясника, разжиревшей на золоте предательства.
Страсть пажа понравилась прево. Он отвесил ему такой хлопок по спине, что тот согнулся.
— Кровь Христова! Вы прекрасный адвокат, мессир де Рокморель! Вы не очень похожи на своих братьев, но по крайней мере так же горячи. Я все в точности передам… тем более что сам люблю отчаянных Монсальви — и его и ее. Оставайся здесь, мальчик, спи, набирайся сил и присматривай за своей госпожой. Я вернусь сегодня вечером посмотреть, как она, и сообщить о положении наших дел.
Он направился к выходу и услышал, как стонет лестница под внушительной массой мадам Ренодо, которая поднимала с пыхтением свои двести фунтов. На пороге Тристан обернулся и нахмурил брови:
— Стоит убедить ее не раскрывать перед коннетаблем и его пэрами… семейных связей с этим проклятым Легуа. Ни одна душа при Дворе не знает, что она из простонародья. Для славы и престижа Монсальви лучше, если и впредь это останется тайной.
Беранже пожал плечами.
— А я думал, что дворянство — это болезнь! — бросил он насмешливо.
— Без сомнения! Но она — единственная, от которой люди отчаянно не хотят выздоравливать. И ты даже не можешь себе представить, насколько те из них, кто особенно ею поражен, презирают людей здоровых.