Полагая, что присутствие в Париже графини де Монсальви может заставить рассерженных овернцев выйти из их убежища, Тристан Эрмит поспешил сообщить им эту новость.
Покинув гостиницу Орла, он прямиком отправился в кабачок Большого Стакана, рядом с Гревской площадью, где больше не подавали жаркое из ежа, коровье вымя или «лесного угря в желе», как во времена великого голода. Но стол оставался скудным. Однако белое сухое вино было несравненным, и оба Рокмореля в сопровождении неразлучного Гонтрана де Фабрефора быстро оценили его по достоинству.
Поступая таким образом, прево учитывал как интересы своего хозяина, надеясь вынудить мятежников покинуть их нору, так и интересы своих друзей Монсальви, снабжая Катрин мощной охраной на случай, если придется столкнуться с Ришмоном.
Встреча была короткой. Советы, которые дал Тристан, были достойно приняты, как и подобает среди дворян, И, когда он собрался уходить, все стали дружески хлопать его по спине — от Рено Рокмореля до длинного, пахнущего вином Фабрефора, который на мгновение сжал его в объятиях и назвал своим «добрым братом». Договорились о встрече на следующее утро.
Нанеся этот визит, Тристан отправился в Турнельский отель14, изысканную резиденцию герцогов Орлеанских, и увиделся с высоким лицом, на поддержку которого рассчитывал в сложившихся обстоятельствах. Он вышел через полчаса и, фальшиво напевая какую-то застольную песню, повернул лошадь к отелю Дикобраза, в то время еще владение герцога Бургундского, но этот отель Филипп Добрый подарил коннетаблю взамен его отеля де Ришмон, находившегося на улице Отфей, вблизи от Кордельеров, который был у него конфискован в 1425 году и от которого почти ничего не осталось.
Его активные действия имели на следующее утро весьма серьезные последствия. Когда колокола Сент-Катрин-дю-Валдез-Эколье прозвонили терцию15, мэтр Ренодо спросил себя, не пора ли забаррикадировать окна и двери и приготовиться к осаде. Дело в том, что эскадрон мощных першеронов высадил у порога трактира группу молодых дворян с румяными и загорелыми лицами, в высшей степени шумных.
Они говорили все разом, голосами, которые могли заглушить грозу в горах или рев медведя. По их акценту трактирщик понял, что они — овернцы. Некоторые из них впервые покинули свои земли ради освобождения Парижа и говорили только на местном диалекте — старом овернском языке, в котором так хорошо перемешались гранит и солнце.
Но речь двух блондинов-гигантов была столь же правильна, сколь безапелляционна. С легкостью, как будто это была простая корзина, Амори де Рокморель схватил Ренодо и аккуратно внес в помещение его трактира доверительным тоном внушая немедленно предупредить де Монсальви в том, что ее эскорт готов проводить ее к коннетаблю.