— Мы — братья по оружию Арно де Монсальви, а значит, его семья, сир дворецкий. Поэтому мы войдем, нравится вам это или нет! Нам определенно не по душе, как при Дворе решаются семейные дела: госпожа де Монсальви и мы имеем одно общее сердце, и она в нас нуждается.
— Дайте им войти, дю Пан! — вмешался Дюнуа. — Они будут держаться в глубине сада и подойдут только в случае крайней необходимости. Я это беру на себя…
— Тогда я склоняюсь. Итак, соблаговолите следовать за мной.
Сад, затопленный солнцем, плавно спускался к Сене. Это было очаровательное место, где под старыми вишнями, которые запоздалая весна украсила белыми цветами, зеленый ковер свежей травы был усыпан фиалками, примулами и анемонами. Над длинными каменными, позеленевшими от времени скамьями нависали мягкой спасительной тенью густые кусты сирени, а сквозь ее ветви блестели ленивые воды реки.
Ришмон ждал ее. Одетый в темно-серый бархат без малейшего украшения, он сидел на скамье и беседовал с окружавшими его дворянами.
Кроме Тристана, который держался несколько в стороне и с интересом следил за дроздом, там был бургиньонский вождь Жан де Виллье де л'Иль Адан, новый парижский прево мессир Филипп де Тернан, другой хозяин города — Мишель де Лаллье, и один из известнейших бретонских капитанов Жан де Ротренан.
Овернцы послушно остались у входа в сад, а Катрин в сопровождении Жана Орлеанского приблизилась к коннетаблю, и как если бы он был самим королем, преклонила перед ним колено.
При ее приближении разговор прервался. И хотя ее голова оставалась скромно опущенной, молодая женщина была уверена, что все взгляды устремлены на нее. На мгновение воцарилось молчание, быстро нарушенное радостной, совершенно не подходящей к этому моменту трелью сидящей на ветке птицы. Потом раздался хриплый и неприятный голос коннетабля:
— Итак, вы здесь, мадам де Монсальви? Я вас не ждал, и, чтобы быть полностью откровенным, ваш визит не доставляет мне никакого удовольствия. Добавлю, что это впервые.
Во вступлении не было ничего ободряющего. Однако Ришмон встал, чтобы встретить гостью как подобает, и любезно предложил ей место рядом с собой на скамье.
Но Катрин пренебрегла этим приглашением, стараясь набраться мужества. По тону коннетабля она поняла, что сражение будет суровым. Речь не шла о светской беседе. Поэтому лучше сражаться лицом к лицу и с открытым забралом.
Пользуясь привилегией женщины и знатной дамы; она ответила так же резко:
— Мне тоже не доставляет никакой радости вам его отдавать, монсеньор! Я не рассчитывала, что сразу по прибытии в Париж мне придется явиться к вам и умолять о милосердии, в то время как я собиралась жаловаться на зло, мне причиненное. Но, явившись к вам в качестве просительницы, я странным образом превратилась в обвиняемую.