— Повторяю, — опять заговорила Мандан с некоторой торжественностью, — что у тебя в руках секрет конституции республики Оссиплури.
— Он никелированный, — тонко заметил я. Молодая женщина презрительно улыбнулась.
— Я обращаюсь к главному кассиру, а не к остряку.
Я закусил губы. Она продолжала, словно не заметив, что я раздосадован.
— Как кассир ты, должно быть, умеешь обращаться с замками несгораемых касс?
На этот раз я со снисходительным сожалением посмотрел на нее.
— Однажды, в 1912 году, помощник директора сыромятни Лафуркад в По заметил, что уволенная накануне машинистка напихала в замок кассы разные неподходящие вещи: промокательную бумагу, оконную замазку, губную помаду. И что же! Не прошло и двадцати минут, как я, при помощи одного только шила, извлек бумагу, замазку и помаду, и замок стал действовать лучше прежнего.
— Я никогда не сомневалась в твоих технических талантах. Ободренный этими словами, я взял ее руку, и она не отняла ее у меня.
— Что служит главным двигателем во всех поступках людей, Этьен? — спросила она меня своим певучим голосом.
— Любовь, — горячо ответил я. Она загадочно улыбнулась.
— Если хочешь. А еще?
— Опять любовь, — непримиримо повторил я.
— А расчет, прекрасный полковник, какое место отводите вы ему?
— Ex aequo, — ответил я.
— Ого! Сказано недурно. Но все-таки в твоей классификации любовь, очевидно, на первом плане?
Я не отвечал. Если рыцарь во мне возмущался против такого откровенного материализма, зато главный кассир не мог не со гласиться с Мандан.
— Слушай, — сказала она, — и хорошенько следи за моими словами.
Она помолчала немного. Соловьи в кипарисах заливались напропалую.
— До 1914 года, — рассказывала Мандан, — мое состояние заключалось, как и у всех уважающих себя людей, в движимости и недвижимости. Недвижимость была национализирована, — сейчас распоряжаются ею ликвидаторы, а движимость — слушай внимательно…
— А движимость?
— …состояла главным образом из бриллиантов короны Оссиплури. Надо тебе описать эту корону: шесть рядов — ряд жемчуга, ряд сапфиров, ряд рубинов, ряд бриллиантов (семьдесят каратов), ряд изумрудов и снова ряд жемчуга. Все эти камни, само собой разумеется, настоящие, впрочем, за исключением рубинов, которые заменены были поддельными, когда я продала настоящие, чтобы расквитаться с одним долгом, сделанным мной еще в юные годы. Но это подробность несущественная. Все вместе, мой милый ефрейтор, было оценено до войны в шестнадцать миллионов долларов. Подумай, сколько это составит на нынешние плохенькие французские деньги!
— Шестнадцать миллионов долларов, — воскликнул я. — А основной капитал сыромятни Лафуркад, одного из крупнейших предприятий на юго-востоке Франции, — всего миллион четыреста тысяч франков!