Потом Агнесса и Орвил вошли в ярко освещенное помещение огромного зала, вернее, собственно в зал только предстояло спуститься, а сейчас они стояли на самом верху гигантской, застланной коврами лестницы и могли видеть все, что творилось внизу, всю захватывающую, неописуемую стихию готового начаться бала. Впрочем, это только казалось Агнессе стихией, в действительности все здесь было продумано, просчитано до мелочей: до улыбки, до жеста, до малейшего поворота головы. Агнессе так не удавалось; хотя она долго репетировала дома перед зеркалом, проигрывая свое поведение движения, улыбки, взгляд (получалось очаровательно), но здесь ноги, руки, шея были как деревянные, выражение лица напряженным. Ее охватило что-то похожее на страх сцены. И еще больше сбивало с толку, что другие будто бы вели себя естественно: дамы переговаривались, смеялись, все они казались ей привлекательными. Агнесса расстроилась; дрожащей рукой она ухватила Орвила за локоть, и вовремя, так как едва не упала, зацепившись каблуком за край ковровой дорожки.
Она заметила, что этот огромный зал не заканчивается сплошной стеной, дальше был переход в следующий, и оттуда тоже шли люди. Несмотря на скопление гостей, духоты совсем не чувствовалось, а людей на самом деле собралось невероятно много. Платья дам всех расцветок, веера, фраки мужчин, голоса, плывущие навстречу — всё воспринималось только так, полуотрывочно и в то же время слитно, точно некая мозаика.
На балконе расположился оркестр, там поскрипывали в ожидании смычки; справа на высоких окнах чуть колыхались длинные белые занавеси. Лепные потолки, золоченые светильники, а на полу — пурпурный бархат ковров.
Агнесса вспомнила почему-то, как они с Орвилом ходили в церковь. Там ее поразило не столько убранство высокие стены из серого узорчатого камня, диковинный простор и отголоски звуков под сводами, а странное сочетание незыблемости с хрупкостью и со слабостью; это всегда привлекало ее. Она молилась, чувствуя в обнаженной душе звуки невидимых флейт. Там она чувствовала себя под защитой. И потом, выйдя на улицу, увидела отражение заката в окнах зданий, а в синеющем небе — легкие розоватые облака и поняла, что человек не может быть счастлив единым неделимым счастьем, оно всегда — лишь во фрагментах жизни, иногда самых мельчайших, неуловимых, так же, как нельзя быть счастливым всегда одним и тем же. Сегодня ты счастлив тем, что сияет солнце, а завтра — тем, что сам чувствуешь себя солнцем. По существу, счастье — это особое состояние души, близкое просто к хорошему настроению, но несравненно более глубокое. И сейчас Агнесса ощущала некое соединение хрупкости с твердыней, этакое колыхание души, схожее с трепетом парусов стоящего на якоре корабля. Ей давно хотелось, чтобы произошло нечто способное всколыхнуть ее существо, помочь проникнуть на высшую ступень постижения счастья, вновь ощутить порывы ушедшей юности… Она сама удивлялась своей дерзости и скрывала это, потому что проще и безопаснее было казаться обыкновенной. А ведь новую смелость, новые стремления пробудил в ней Орвил! Агнесса знала: с каждым днем словно открывающий в любимой женщине новые, необычные черты, он увлекал ее от обыденности, она была для него не только женой и матерью Джерри, а чем-то несравненно большим, той самой гаванью, из которой уже невозможно уйти.