Весь остаток дня он в прострации пролежал на диване. Если бы из беспорядочно роившихся в его голове смутных мыслей можно было составить какое-то резюме, выглядело бы оно приблизительно так: «Неужели за все в жизни надо платить — за силу, за авторитет, за свою любовь, за любовь чужую? И почему эта плата порой бывает несоизмеримо высока в сравнении с приобретением?»
Впрочем, Костино сердце больше беспокоило его родителей, чем его самого. Новый статус, подтвержденный медицинской справкой, давал немало преимуществ. Можно было вполне законно сачковать на уроках труда и физкультуры, игнорировать сбор металлолома, выезды на уборку картошки и шефские мероприятия на свиноферме колхоза «Заря коммунизма», после которых от школьников целую неделю разило навозом. Теперь, если кто-нибудь из учителей начинал чересчур донимать Костю всяким вздором вроде доказательства теоремы Эйлера или повестки дня первого съезда РСДРП, он откупоривал тюбик из-под валидола, вытряхивал из него таблетку, не содержащую ничего, кроме аскорбинки с глюкозой, и, болезненно морщась, совал ее в рот. Обычно его после этого сразу оставляли в покое, а иногда даже выводили под руки на свежий воздух. Все одноклассники прекрасно знали про эти фокусы, что не могло не отразиться на укреплении Костиного престижа. Обмануть учителя считалось в их школе чуть ли не за геройство.
Костя продолжал, правда, уже без прежнего энтузиазма, таскать железо, гонял в футбол на истоптанном поле городского стадиончика, где многочисленные и регулярно обновляемые коровьи лепешки помогали ему оттачивать дриблинг, и дважды в неделю наведывался на танцульки в районный Дом культуры. (Надо признаться, что из явлений культуры в этом замызганном вертепе имели место разве что таблички «Не курить», к месту и не к месту развешенные повсюду.)
Знакомиться с девчонками он по-прежнему стеснялся и вследствие этого так и не смог освоить популярный парный танец, условно называемый «танго» и представлявший собой топтание в обнимку на одном месте, в процессе которого партнер старался расположить руки как можно ниже талии партнерши, а та в свою очередь всячески этому противилась.
Зато Костя не на шутку увлекся твистом, еще только начинавшим тогда входить в моду. Танцевать его можно было и вдвоем, и втроем, и целой кучей, и даже вообще в одиночку. А уж техника исполнения ограничивалась только степенью подпития и физическими кондициями плясунов, да еще прочностью пола. Кто-то вихлялся на одной ноге, кто-то на обеих сразу. Кто-то прогибался дугой, а кто-то с диким гиканьем прыгал чуть ли не до потолка. В принципе не возбранялось даже ходить на голове, лишь бы это происходило в такт с музыкой. Появились асы, во время танца не выпускавшие из рук стакан с вином, а из зубов — дымящийся бычок. И все это проделывалось с пугающей истовостью, напоминающей камлание шамана. В углу зала специально ставилось ведро с холодной водой, дабы наиболее отчаянные энтузиасты могли освежиться, не прерывая пляску. Пыль стояла столбом, а в окнах дребезжали стекла. Завсегдатаи американских дансингов попадали бы в обморок, увидев, во что превратился их любимый танец на заснеженных просторах Евразии.