— Где я мог угореть? — болезненно скривился Кондаков.
— На даче, где же ещё! Ты ведь печь дровами топишь?
— Не был я вчера на даче... Просто какая-то слабость напала. Наверное, возраст сказывается,
— Лучше не ходи туда, — посоветовал Ваня. — Я с ними как-нибудь и сам разберусь.
— Нет, схожу, — заупрямился Кондаков. — Надо ознакомиться с ситуацией на месте.
— Кстати, этот дом предназначен на капитальный ремонт, и жильцы со дня на день ожидают расселения, — доложил Ваня. — Скажи, что ты представитель Департамента жилищного фонда.
— Кто мне поверит? — поморщился Кондаков. — Документов соответствующих нет.
— Покажи любой. Только мельком. Лишь бы на нём герб Москвы имелся. Эти придурки в детали вникать не будут. У них своих проблем выше крыши.
Дверь Кондакову открыла неухоженная женщина, отвыкшая улыбаться, наверное, ещё сто лет назад. Перекошенный рот свидетельствовал о том, что совсем недавно она крыла кого-то и в хвост и в гриву. Вне всякого сомнения, это была вдова поэта Уздечкина — Софья Валериановна. Покойный Алексей Алексеевич называя своей музой летучую мышь, безусловно угодил в самую точку.
— Чего надо? — придерживая дверь на цепочке, грубо осведомилась она.
— Я из Департамента жилищного фонда. — Кондаков помахал удостоверением трамвайного контролера. — Изучаю просьбы и пожелания переселяющихся граждан.
— На окраину мы не поедем! — немедленно заявила вдова поэта (но цепочку всё же сняла). — Или давайте равноценную квартиру в центре, или будем судиться!
— Вам предоставят жильё в пределах административного округа, причём по вашему выбору. — Больше всего Кондакову хотелось сейчас прилечь, но он с деловитым видом прошёл внутрь.
В просторной четырёхкомнатной квартире пахло скорее помойкой, чем человеческим жильём, а из гостиной доносилась отчаянная перебранка, разнополые участники которой крыли друг друга почём зря. Мужчина попрекал женщину эгоизмом и бессердечием, а та в истерической форме заявляла, что ходить как голо-шмыга не собирается.
Развязка наступила значительно раньше, чем это можно было предположить, исходя из характера конфликта. Раздалась звонкая оплеуха, и дочка Уздечкина — уже далеко не юная огненно-рыжая лахудра — вылетела из гостиной в прихожую. Нижняя часть её туалета ограничивалась колготками, из-за которых, собственно говоря, и разгорелся весь этот сыр-бор.
Обливаясь злыми слезами, дочка ухватила первое, что попалось под руки (а точнее, свой собственный сапог), и бросилась обратно в гостиную, где мебель сразу заходила ходуном. Похоже, она была не дура подраться.