Левчук с недовольным видом встал на ноги и отошел к двери – он не выносил таких причитаний, тем более женских, к которым просто не привык в жизни.
– Ладно тебе плакаться! Вынянчим как-нибудь! Вот только бы подходящее место найти. Видать, тут ни черта никого не дождешься.
– Дык яе ж рано трогать. Лежать ей треба, – заметил Грибоед.
– Пусть лежит. И ты с ней побудешь. А я пойду. Надо все-таки людей поискать. Где-то же они должны быть. Не всех же перебили. Может, осталось еще.
– В Круглянку треба подойти. Целая веска была. Отсюль километров десять.
– Что ж, можно и в Круглянку. У меня там дядька знакомый был. На май вместе полицию гоняли.
– Або в Шипшиновичи. Але Шипшиновичи невядома, уцалели али нет? При лесе стоять.
– При лесе навряд ли... Дай котелок, за водой схожу. Что-то пить хочется.
Только Грибоед потянулся за казанком, чтобы подать его Левчуку, как Клава, опять недобро содрогнувшись, вся напряглась во внимании.
– Что? – не понял Левчук.
– Слышите? Слышите?..
– Что? – недовольно прикрикнул на нее Левчук и сам тут же застыл на середине тока.
В полуденной тишине неизвестно откуда донесся робкий мотивчик губной гармошки. Левчук молча схватил автомат и бросился к двери.
11
Дверь он только слегка приоткрыл и тут же прихлопнул снова – в узкую щель между досок и без того было хорошо видать, как по дороге из сожженной деревни ехали две повозки с темными седоками в обеих. В руках и за спинами этих седоков в черных пилотках торчали стволы винтовок, доносились голоса, смех и нежные звуки губной гармошки.
Левчук угрожающе-зло выругался.
– Что там, что? – начала испуганно добиваться Клава. – Немцы, да? Немцы?
– Немцы! – сказал Левчук и отпрянул от двери. – Грибоед – в угол! Ты накройсь! – Подскочив к Клаве, он выдернул из-под ее спины кожушок. – И лежи! Тихо только. Они мимо едут, – сам не веря в свои слова, пытался он успокоить друзей.
Грибоед послушно подался в угол, нашел там удобную щель и прилип к ней, следя за дорогой. Левчук припал к щели возле двери, вперив взгляд в повозки, которые быстро спустились к ручью, переехали его и, взбираясь на пригорок, поехали медленней. Он сосчитал седоков – в передней повозке их было четверо и трое в задней. Самое важное теперь заключалось в том, проедут ли они мимо или остановятся возле гумна.
Нет, они не поехали мимо – на этой стороне ручья повозки остановились. Послышалась какая-то команда или окрик, кто-то соскочил на дорогу, и вот все уже послезали с повозок. У Левчука недобро стиснулось сердце – похоже было на то, что из этой беды им просто не выбраться.