— Мы должны похоронить их подобающим образом, — овладев собой, предложил Перче.
Я готов был согласиться с ним, но тут мне в голову пришла довольно мерзкая мысль. Я еще немного подумал и понял, что стоит попытаться.
— Нет, — ответил я.
— Но…
— Мы используем их в качестве приманки. Вместо того чтобы искать леопарда, мы позволим ему самому найти нас.
Действительно ужасная мысль, но если этот монстр так полюбил человечину и был настолько уверен в себе, что даже не потрудился уволочь трупы куда-нибудь в укромное место, как это делает большинство леопардов, то, пожалуй, моя тактика могла оказаться наилучшей. К тому же леопарды, будь они людоеды или нет, как известно, предпочитают мясо с душком.
Куда сильнее меня тревожило то, о чем я не стал говорить Перче, чтобы не пугать его еще сильнее: леопард, скорее всего, разделался с семейством средь бела дня, что тоже не похоже на обычные привычки этих хищников. Из этого следовало, что людоед ничего не боялся и расхаживал по этим холмам, ощущая себя полноправным хозяином.
Перче с трудом перевел дух и заставил себя кивнуть.
— Если вы так считаете…
— Но сначала, — продолжал командовать я, — нужно найти какое-то место, где мы могли бы не опасаться нападения со спины.
Мы выбрали самую большую хижину и превратили ее в стойло для наших лошадей и мулов, чтобы не отвлекать леопарда от его зловонного лакомства. Я удостоверился в том, что ни одно настоящее животное не сможет вломиться в двери, а окна мы заложили охапками сена.
Время перевалило за полдень, и потому мы поели. Вернее, я поел. Перче не отрываясь смотрел на трупы и морщил нос от усиливавшегося запаха разложения.
Я выбрал хижину, находившуюся поблизости от входа в деревню, разложил лук, стрелы, дротик и копье перед дверью, развернул свой спальный коврик и постелил его рядом с оружием, держа меч под рукой.
Теперь до сумерек можно было только ждать.
Я убивал время, осматривая опустевшие хижины и ломая голову над вопросом: как же все-таки люди решали, что им взять, а что оставить? Я нашел немало заготовленных впрок продуктов, любой из которых вполне сгодился бы мне на ужин. Но хотя я и видел украшенные ручной резьбой сундуки, в которых должно храниться то, что считается в народе настоящими сокровищами, я решил больше ничего здесь не трогать.
За одним исключением. На стене большой хижины, в которой, судя по добротной мебели, обитал один из наиболее преуспевающих жителей деревни, висела сабля. Она была очень старомодной — подобные я видел только в музеях — и, скорее всего, предназначалась не для боевого, а для церемониального использования. У нее было заточенное с одной стороны лезвие, которое все еще оставалось довольно острым, и накладки из слоновой кости, инкрустированной золотыми пластинками на рукоятке. Оружие было прекрасно сбалансировано, а кузнец, изготовивший его, понимал в боевых клинках ничуть не меньше, чем в топорах и косах. Но я решил взять его из-за того, что рукоять и эфес были серебряными, а серебро, как известно, передает свою силу на всю длину клинка. Я долго рассматривал гравировку на клинке, изображавшую бои воинов и демонов, причем солдаты были одеты так, как одевались во времена моего прапрадеда, если не более древние.