Хоть вздох последний испустить готова,
Твоим раденьем вспрянет к жизни снова.
[175]
Возможно, я говорю так лишь из удовольствия ввернуть кстати цитат. От которой лицо твоё озарилось бы улыбкой. Ах, Кристабель, Кристабель, я вымучиваю из себя эти фразы, каждую с оглядкой, прошу тебя войти в моё положенье, и вспоминаю, как мы умели услышать мысль друг друга, уловить во мгновение ока, так что не было нужды оканчивать речи…
Но есть нечто, что я должен знать, и ты знаешь, о чём я. Я говорю «должен знать», и сознаю, до чего по-деспотски это звучит. Но я в твоих руках и мне приходится умолять тебя рассказать мне… что стало с моим ребёнком? Он родился, он жил? Ты скажешь, как могу я спрашивать, не зная обстоятельств? Но как могу я не спрашивать, ничего не зная? Я продолжительно беседовал с твоей кузиною Сабиной, она поведала мне лишь то, что было известно им в Кернемете – простое, очевидное, внешнее – поведала о том, что исход неясен…
Пойми же, я отправился туда, в Бретань – влекомый любовью, желаньем помочь, беспокойством за твоё здоровье – я жаждал позаботиться о тебе, обустроить то, что можно обустроить… почему же ты отвернулась от меня? Из гордости, из страха? из чувства независимости? Или тебя внезапно обуяла ненависть, от мыслей о том, сколь розен удел мужчин и женщин?
Но право же, мужчина, который знает, что у него был или есть ребёнок, но не знает ничего сверх того, заслуживает хоть немного жалости.
Но о какой жалости здесь можно говорить?.. Я заявляю наперёд: что бы ни сталось, ни случилось с этим ребёнком, я пойму всё, я приму всё, только мне надобно знать! – самое худшее уже мною воображено… и прожито в моём сердце…
Ну ты же видишь, я не могу, не умею писать к тебе, такие письма не могут быть отправлены; я посылаю тебе другие, более околичные, скользящие мимо цели, а ты всё не отвечаешь на них, мой милый демон, моя мучительница… Не могу дальше.
Разве смогу я когда-либо забыть страшные речи, раздавшиеся на спиритическом сеансе?
«Ты сделал меня убийцей!» – это обращено было ко мне, и этого не взять вспять – каждый день в голове моей звучит это обвинение.
«Нету ребёнка» – исторглось диким стоном из уст той глупой женщины, и чего здесь было более: хитрой догадки, нечаянного смысла или подлинного мыслечётства, – разве мне когда-нибудь дано будет узнать? Но пусть знаешь ты, Кристабель – ты, которая никогда не прочтёшь этого моего письма, как и многих других – ибо словам не перейти бездны, – что я, невзирая на отвращение и страх, и на обязанности мои в этом мире, и на змея любви, ещё сжимающего мне сердце последними кольцами, знай, что я сам был близок к тому, чтобы сделаться убийцей, а вернее самоуби…