Тишина! Редко где взоржет конь или корова замычит. А ей бы сейчас — трудов без перестани, лишь бы не думать ни о чем!
Возвращения сына из Москвы ждала с замиранием сердечным. Минуло Рождество. Приходили дети со звездой. Наталья одаривала всех заедками.
Приходили славщики. Иван воротился хмельной, веселый. Сказывая, беспокойно и жадно кидал глазом, ждал, что войдет. Подойдя к поставцу и не оборачиваясь, Наталья сказала ровным бесцветным голосом:
— Отправила я ее. На родину. Вольную дала. И не ищи боле! Не ровня она тебе. А в холопках держать с дитем… — Обернулась. Сын сидел каменный, утупя очи в столешню.
— Жениться тебе нать! — сказала твердо. — Чести рода не уронить!
Иван плакал, трясся, положивши голову на стол. Подошла, легко провела по волосам. Дернулся. (Ждала, прогонит! Нет, стерпел!) — Приятелей вспомни! Офоносовых! Да узнали б, што мордвинку-холопку взял за себя, проходу б не дали! А на двори держать при живой жене — и грех, и стыд! Понимать должон!
Иван поднял из скрещенных рук жалкое сморщенное лицо:
— Зачем… Зачем… Почто… Хошь проститься напоследях… — Не кончил, пал снова лицом вниз.
— Муки не хотела лишней. Обоим вам. Простились хорошо. Не сумуй. Бог даст, и мужа найдет по себе, доброго!
— Не хочу! — бормотал Иван. — Не хочу боярином…
Мать молчала, гладила по волосам, возразила, наконец, строго:
— Хочешь! Не хотел бы, дак, как Лутоня, ноне землю пахал!
— В монастырь уйду! — сказал Иван грубым голосом.
Мать промолчала. Подумалось: «Куды тебе в монастырь?!» Сидела молча, ждала, когда перегорюет. Он говорил что-то еще, упрекал, грубил. Молчала.
— Мамо! — вопросил, наконец. — Я очень плохой, да?
— Ты воин! И батько твой был нравный, поперечный был! А выбрал все же меня!
— Я понимаю, я все понимаю, мамо! А только… — Он опять зарыдал — горько, по-детски.
«Отойдет!» — подумала Наталья. Сама достала из поставца глиняный жбан, налила полную чару меду:
— «Выпей!» Иван глянул на матерь недоуменно. Зарозовев, принял и опружил чару. Наталья света не зажигала.
Девку, сунувшую было нос в горницу, выслала вон. Еще погодя повелела тихо:
— Ступай, усни!
Уже и та была горькая радость, что не отрекся от матери, выслушал, переломил себя… А и к добру ли, что так скоро дал себя успокоить? Как бы Никита поступил на еговом месте? А уж заплакал — навряд! «Продолжишь ли ты славу рода своего, сын? Или, ничего не свершив, постареешь, утихнешь, станешь, как все, „ни холоден, ни горяч“, по словам апостола?» В память Никитину в сыне не хотелось того!
А женит она сына теперь… Добро, слюбятся! А коли нет? И учнет он тогда поминать свою прежнюю любовь! Одна надея, что телесная страсть скоро проходит, а подчас и не оставляет следов в душе…