— Да, я уверена.
Он еще раз пристально взглянул на нее, и сильные руки, такие нежные во время объятий, сжались, поднимая ее на ноги. Чувствуя его отдаление, Лай Хуа молча оделась. Ее сердце разрывалось, когда она склонилась, чтобы сложить одеяло. Она взяла его под мышку и наклонилась за лампой, но тут руки Джейка снова обвились вокруг нее. Он повернул ее к себе и сильно сжал в объятиях. Его рот был жестоким, поцелуй — гневным, но она была рада этому. Она уступила его натиску, противопоставив его гневу нежность и любовь.
Джейк оторвался от ее губ и, тяжело дыша, больно прижал ее к себе. Потом, отклонившись назад, чтобы видеть ее лицо, он хрипло сказал:
— Давай-ка я послушаю, как ты говоришь, что любишь меня, Лай Хуа.
— Я люблю вас, мистер Джейк.
— И потому что ты любишь меня, ты никогда не солжешь мне.
У Лай Хуа сдавило горло, и она смогла лишь кивнуть. Отчаяние охватило ее, когда она увидела тень сомнения на лице человека, которого так любила. Не в силах больше вынести это, она привстала и крепко прижалась губами к его губам. Затем, быстро высвободившись из его рук, взяла лампу и вышла из лачуги. Произнесенные шепотом слова «простите меня» громко прозвучали в ночном воздухе.
Нырнув в темноту, Лай Хуа вытерла слезы со щек и устремила взгляд на тропинку. Сердце ее наполнилось ужасом. Она боялась, что уже больше никогда не придет на зов любимого по этой тропинке в заброшенную лачугу.
Лай Хуа не заметила, как и прежде, что темная фигура бесшумно направилась вслед за ней.
Комната была залита солнечным светом, когда Чарлз проснулся — на час раньше обычного. Жилые комнаты, находившиеся в дальней части его клиники, не выглядели роскошными, но они были чистыми и удобными. Приехав в Тумбстон, он поселился в клинике доктора Генри Харлоу, который был вынужден покинуть город по настоянию родственников некоторых его пациентов.
Теплые солнечные лучи согревали широкую мускулистую грудь Чарлза, когда он, стоя напротив окна, разминал плечи и руки. Чарлз подумал, что хорошо бы вечером прогуляться за город верхом — подышать свежим воздухом, и если Девина будет согласна присоединиться к нему… Он никогда не спрашивал Девину, любит ли она прогулки верхом, но был уверен, что ездит она хорошо.
Чарлз подошел к окну и посмотрел улицу. В этот ранний час улица еще была пустынной. Чарлз вдруг вспомнил, что окна большого особняка, где прошли его детские годы, выходили на Гудзон. Он вырос, принимая как само собой разумеющееся роскошь, обеспеченную ему богатством отца, железнодорожного магната Джона Оливера Картера, который уже умер, как и мать Чарлза. Особняк был продан. Деньги, полученные от его продажи, а также унаследованное Чарлзом состояние лежали на счете в семейном банке. Он не стал переводить эти средства в Аризону и не думал о них. Скромная жизнь вполне устраивала его. Мысли были заняты другим — делами, имевшими первостепенную важность. Но пока еще не все было так, как ему хотелось.