— А я повела себя как глупая гусыня! — не выдержала Микаэла. — Я должна была верить тебе. А если что-то смущало, надо было откровенно сказать тебе об этом, не скрывать то, что было у меня на сердце.
Взгляд Хью стал необыкновенно теплым и нежным. Она еще сильнее прижалась к нему.
— И что же, моя любимая, маленькая моя, скрывается в твоем сердце? — прошептал он, почти касаясь губами ее губ.
— О, только любовь! — чуть игриво воскликнула Микаэла и, видя, как вспыхнули при этом глаза мужа, ласково провела кончиками пальцев по его щеке. — Мое сердце целиком заполнено любовью к одному мужчине. Мужчина этот — мой упрямый, сердитый, самоуверенный, но при этом такой великолепный муж Хью Ланкастер.
Поцелуй его был горяч и осторожен одновременно, в нем чувствовалась неукротимая страсть и великая нежность. Они слились в объятиях, и Микаэла попыталась сделать невозможное — прижаться к нему еще сильнее. Ей хотелось раствориться в нем целиком навсегда. Это было великолепное, незабываемое ощущение. Сердца их бились в унисон, души ликовали. Он любит ее! Она любит его! Все остальное в этом мире не имеет особого значения.
Они что-то лепетали, беззвучно и бессвязно, но понимали друг друга. В полупризрачном свете свечей они застыли в старинном потертом кресле, боясь ослабить объятия. Их шепчущие что-то губы почти соприкасались. Слова, собственно, и не были нужны. Они разговаривали сейчас на том тайном языке чувств, который знали с самого сотворения мира все истинно любящие.
Это было новое и незнакомое для них обоих чувство, умиротворяющее и радостное, полное уверенности во взаимной любви. Всем существом они поняли, что отныне соединены чем-то более высоким, чем просто взаимная симпатия и влечение. Хью осторожно поднял жену на руки и медленно, будто во сне, понес ее к кровати. Его ласковые движения были плавными, поцелуи чистыми и нежными. Как-то само собой получилось, что к моменту, когда он опустил ее на белоснежную простыню, они были уже обнажены. Их тела рванулись друг другу навстречу, и все вокруг перестало существовать. Они погрузились в сладостный, принадлежащий только им мир. Мир, в котором все для них было ново и прекрасно. Ночь пронеслась как одно мгновение.
* * *
Получив приглашение, Ален Хассон не стал терять время. Около одиннадцати часов утра в воскресенье его запряженный парой великолепных серых лошадей элегантный фаэтон остановился у центрального входа “Уголка любви”. Спрыгнув на землю, он похлопал рукой по небольшому дорожному чемодану, закрепленному позади экипажа, проверяя крепость ремней, и посмотрел на дверь, из которой уже выходил не слишком радостный Франсуа.