Церкви тяжело под рукой царя. Он зарится на церковные богатства. Добрую половину ратников в царское войско и сейчас посылает церковь. А дальше будет еще хуже. И земли церковные скоро царь отберет.
Мерзкие дела царя, злодейства опричников стали известны народу. Скоро убийство не станет почитаться народом за грех. А мы, духовные пастыри, должны называть его помазанником божьим и звать людей к послушанию и любви. Как же нам проповедовать слово божье?
— Осенью слух среди бояр пошел — хочет-де царь постричься в монастырь Кирилло-Белозерский, а еще будто отъехать хочет к аглицкой королеве Елизавете всей царской семьей, — вновь заговорил митрополит. — Правда ли тако, не знаю… Ты говоришь, царь не Рюрикова корня, а сын князя Овчины-Оболенского? Трудно сие доказать. А хотя бы и так. Разве тебе не все едино? Лишь бы смуты в государстве не было… А князю Вяземскому, может, и на самом деле все опротивело, Володимиру Старицкому он не верит, а ты ему нравишься — умный, справедливый человек. И на Малюту Скуратова, зятька своего, надеется, думает, не продаст… Теперь послушай, — владыка стал говорить тише, — воевода Алферьев под пыткой показал, будто ты хочешь царя со всем семейством силой захватить и передать литовскому королю. Будто и слуги твои про заговор знают. И еще скажу: недавно на царском совете воевода Иван Колычев убил сына Василия и сам себя убил. Колычевы у тебя на охоте были?
— Были Колычевы, святой отец.
Боярин Федоров бросился на колени перед владыкой.
— Заступись, не то все погибнем и Русскую землю погубим. Не за себя прошу. За Русь!
— Встань, Иван Петрович, — тихо сказал Филипп, стараясь приподнять грузного боярина, — садись сюда. — Он положил сухонькую ладонь на широкую лавку.
Повинуясь владыке, Федоров медленно поднялся с колен и сел. Взглянув в лицо боярину, митрополит заметил на глазах у него слезы.
— Иван Петрович, успокой свою душу. Бог не допустит погибели нашей… Я дал клятву царю не вступаться против опричнины. Но молчать я больше не буду, молчание — еще больший грех. Я должен сказать, что думает церковь. Может быть, это остановит царя, поможет ему освободиться от дурмана. Как я совершу, не знаю пока. Но чаша терпения переполнилась, а конца злодействам не видно. Будь готов к худшему, — продолжал владыка. — Я заступлюсь, но может и не внять царь моим словам. Отпускаю тебе грехи, боярин Иван.
Митрополит перекрестил Федорова.
Иван Петрович поцеловал руку святителя.
* * *
На запад от берега реки Неглинки, на расстоянии ружейного выстрела от Кремля, высились стены нового опричного дворца. Стены толстые, каменные, высотой в три сажени. В крепость вели трое ворот, обшитых жестью и окованных железными полосами. На воротах изображены львы и двуглавый орел с распростертыми крыльями. Восточные ворота открывались только перед царем. Ни князья, ни бояре не могли проходить через эти ворота. За стенами виднелись высокие постройки с островерхими крышами и со шпилями. И на шпилях черные двуглавые орлы. Площадь двора для сухости засыпана на локоть белым речным песком