— Ты либо очень опасен, либо безмерно богат.
Герцог, следуя собственному правилу никогда не делиться подробностями личной жизни, коротко ответил:
— Просто отдал Клоду часть выигранных сегодня денег.
— Вероятно, большую.
— Нет, но достаточную сумму.
Ради столь притягательного зрелища он отдал бы и больше.
— Ну теперь, когда все улажено, тебе больше нет нужды волноваться, — добродушно усмехнулся он, — и до утра можно сосредоточиться исключительно на удовольствиях.
— Кажется, препятствия для тебя не существуют!
— Просто у меня самый что ни на есть эгоистичный мотив.
Она вальяжно потянулась и приняла театральную позу одалиски.
— Уверен, что я этого стою?
— Определенно, а я никогда не ошибаюсь.
Фелисия рассмеялась, довольная похвалой.
— Вижу, скромности тебе не занимать.
— Скромность — качество, которое люди склонны сильно переоценивать, — заметил Флинн, развязывая пояс халата.
Фелисия жадно рассматривала его бронзовое мускулистое тело, на котором не было ни унции лишнего жира, подтянутое и восхитительно возбужденное.
— Вряд ли кто-нибудь сможет назвать тебя скромным.
— И тебя тоже.
Флинн взобрался на кровать и устроился между ее ног с небрежной ловкостью, говорившей о долголетней практике.
— Итак, начинаем первый урок достижения оргазма с мужчиной, — пробормотал он с улыбкой, вводя свое мужское достоинство в ее раскаленный грот. — Не стесняйся остановить меня в любую минуту.
— Я не остановлю тебя за все сокровища мира, — заверила она.
— Вот эта женщина по мне!
Фелисия вопросительно воззрилась на него.
— Обычное выражение, нечто вроде поговорки, — поспешно пояснил он, сам удивившись собственной искренности. Обычно Флинн как огня избегал романтических высказываний.
— Люби меня, — промурлыкала она, зазывно шевельнув бедрами.
Он подался вперед, медленно проникая в нее, скользя в жаркие глубины с намеренной неторопливостью, желая дать ей наслаждение и в то же время алчно стремясь ощутить каждый дюйм этого пьянящего вторжения. Он уже не помнил, когда в последний раз занимался любовью с неопытной партнершей, и ее восторженное желание придавало новую остроту его собственному возбуждению.
— Скажи, если я сделаю тебе больно.
— Ни за что.
Она вцепилась в его плечи, подняла бедра, чтобы встретить его, пульсирующий жар ее желания обтекал его настойчивую затвердевшую плоть.
— Пожалуйста… еще…
Флинн послушался, но она была так тесна, что он, встретив слабое сопротивление, заколебался.
— Мне не больно… честное слово…
Опустив глаза, он заметил мольбу в лиловых глазах, пылающий румянец на щеках.
— Не останавливайся! Иди до конца, — выдохнула она. Даже святой не мог бы устоять перед таким искушением, а Флинн никогда не претендовал на святость.