— Ты этого хочешь? — допытывался он, хотя сам не знал, сколько еще продержится.
— Я умираю, — в отчаянии прошептала Фелисия.
Она так долго вела целомудренную жизнь, что больше не могла ждать. Но и он сдерживал исступление из последних сил. Получив ее безмолвное согласие, Флинн дал волю своим безусым порывам, рванулся вперед и вторгся в покорное лоно, как победитель в завоеванный город, наполняя ее, растягивая до предела. Наслаждение было таким острым, что у нее на глазах выступили слезы. Несколько мгновений он оставался неподвижным, потом осторожно шевельнулся. Фелисия застонала. Легкое давление словно оживило каждый чувствительный нерв, каждую клеточку, доведя напряжение до безумия.
С судорожным вздохом, сжигаемый мукой, терзаемый необходимостью сдерживаться, Флинн заставил себя забыть о безумном наслаждении, сжигавшем его заживо.
Но он тут же понял, что это долго не продлится. Она широко раздвинула бедра, чтобы как можно глубже принять его. Продолжая мягкими толчками проникать в нее, Флинн давал ей то, о чем она мечтала, чего они оба желали: утонченный ритм чередования наступлений с отступлениями. Ничего, кроме обнаженных, жгучих, умопомрачительных ощущений. Она кричала, а он тихо стонал, когда весь мир сосредотачивался в трепетном соприкосновении его налившегося кровью пениса и ее трепещущей плоти. А потом… оба задерживали дыхание, когда он отстранялся, почти полностью выходя из нее. И оба ждали, в сладостной, изощренной агонии, следующего мощного удара.
Запах любви окутывал их, жаркий аромат разгоряченных тел, слившихся воедино в первобытном, примитивном акте совокупления, распространялся в атмосфере вызывающей роскоши самого дорогого номера «Отель де Пари». В эту минуту оба существовали в собственной вселенной, соединенные в танце, старом, как сама вечность, предававшиеся неистовой, самозабвенной чувственности: тело к телу, головокружительное желание к головокружительному желанию, лихорадочному, горячечному, алчному.
Она то ли застонала, то ли зарыдала, и Флинн мгновенно сменил темп, поняв, как близка она к пределу. Чуть отстранившись, он вонзился в нее так глубоко, что Фелисия охнула. И тут же ночной воздух прорезал тихий жалобный вопль. О, благословенное освобождение! Его так долго подавляемый оргазм взорвался с такой неумолимой мощью, что Флинн закрыл глаза, потрясенный силой собственных ощущений.
Несколько ошеломляющих мгновений в этом созданном ими раю под бархатным балдахином, корчась в экстазе, они прижимались друг к другу, испытывая, возможно, то, что довелось пережить очень немногим любовникам. Мир сузился до блаженных переживаний и обжигающих соприкосновений тел.