Залихватским движением она сбросила одну туфлю, другую и затем принялась расстегивать остальные пуговицы блузки.
Адам рассмеялся.
— Не родился еще дурак, который отвел бы от тебя глаза в такой момент!
— Считать это комплиментом?
— А это и есть комплимент! Разве я не говорил тебе, что нахожу совершенно неотразимыми женщин с золотисто-каштановыми волосами и наклонностью изучать абсарокскую культуру?
— Это удачное совпадение, — посмеиваясь, заявила она, — потому как мне, ты нравишься как никто.
Тут девушка осеклась. До сих пор она никогда так внятно не формулировала вслух свое чувство к нему. Глупо давать ему в руки такой козырь. Он ощутит себя хозяином положения. Но Адам, как выяснилось, воспринял ее слова иначе. Он им не обрадовался, он за них не уцепился. Они его нахмурили.
Заметив это. Флора поспешно навесила на лицо кокетливую улыбочку и, наморщив носик, сказала:
— Кто-то обещал не злиться!
Он шевельнулся в кресле и закинул ногу на ногу, Теперь его поза была совсем расслабленной и небрежной до неприличия.
— Ты права, права. Я должен быть на высоте.
— А сможешь?
Адам хмыкнул, отметив про себя случайную двусмысленность ее вопроса. И ответил не без намека:
— Постараюсь, лапочка. А по истечении сорока восьми часов ты оценишь мою работу по десятибалльной шкале.
Теперь и она уловила двусмысленность и подхватила:
— Сколько помнится, ты всегда работал на «отлично». И я всегда принимала твою работу на «ура».
При этом она расстегнула последнюю пуговицу и выдернула блузку из-под пояса. Еще мгновение — и груда шелка отлетела в сторону. Флора осталась голой по пояс.
— Тебе нравится то, что ты видишь?
Что он видел, ему нравилось, и нравилось безусловно.
И поэтому она снова ощутила свою грудь как сад блаженства, как безотказное оружие, как длани богини Любви. «Два сосца твоих, как два козленка».
Но темные мысли продолжали ходить в голове Адама. Пожирая эту дивную грудь глазами, он возлежал в кресле и словно чугунные шары ворочал в мозгу: она голая для меня, и эти чудные, чудные груди — мои, но мои они только сегодня и завтра, две ночи и два дня. А потом — чьи они будут?
Он сцепил пальцы, затем разъял ладони и в молчании потрещал костяшками. В ночной тишине эти звуки были неожиданно звучны.
— Потрогай свои соски, — велел Адам. Невзирая на сладострастную улыбку, это было все то же знакомое «пиль!».
И снова она проигнорировала тон, а отозвалась на смысл — всем телом отозвалась, и прежде всего низом живота. Собственное прикосновение к своим соскам Флора ощутила как его прикосновение, и все в ней запело, задрожало, затрепетало, заходило ходуном. Она ощутила потребность сжать соски — сдавить их с мужской неловкостью. И это было так хорошо, что она закрыла глаза, и горячие волны побежали от груди в пах.