— Я лучше стреляю из длинного лука.
— Лжешь.
Тарисса высвободилась, отвернулась от него и крикнула:
— Ну хорошо! Если уж тебе так надо знать, он грозился выгнать нас с матерью из дома, если я этого не сделаю.
Остолбенев, Джек уставился ей в затылок. Как может человек так поступать? Как мог Ровас угрожать тем, кого любит? Плечи Тариссы тряслись — она плакала. Джеку хотелось обнять ее и защитить. Он уже протянул руки, но тут у него мелькнула темная мысль. И он, не успев спохватиться, высказал ее вслух, произнеся слова менее чем на ладонь от ее уха:
— Ровас для того хотел заставить тебя убить капитана, чтобы покрепче привязать тебя к себе. Если бы ты это сделала, у него было бы чем тебя припугнуть. Вы с Магрой не смогли бы уйти от него из страха, что он тебя выдаст. Ему важно не столько убийство, сколько власть, которую он приобрел бы благодаря этому.
Тарисса, перестав плакать, медленно обернулась к нему.
— Напрасно ты так говоришь, Джек. Это неправда. Неправда, и все тут. — Ее голос звенел, готовый сорваться. — Никогда больше не говори так. Никогда. — И она убежала, пригнув голову от ветра, а шаль хлопала у нее за спиной.
Джек посмотрел ей вслед. То, что он сказал, было правдой, и они оба знали это.
Еще глоток — и он, быть может, добьется своего. Таул потянулся к меху. Эль — чистое золото и стоит, должно быть, дорого. Но это не важно. Главное — забыться.
Но сколько бы он ни пил, как бы неистово ни дрался, что бы ни делал — забыться ему не дано. Анна и Сара, малыш, а после Бевлин — все они доверились ему, а он их предал. Он потерпел крах как мужчина, как брат и как рыцарь. Все, что было ему дорого, ушло, и осталась лишь оболочка, холодная и глубокая, как могила. Но в могиле хотя бы обретаешь покой — так сказал ему мудрец.
Таул не мог сказать, сколько дней, недель или месяцев прошло со смерти Бевлина. Все слилось в одно мутное пятно, где разными были лишь лица мужчин, с которыми он дрался, да сорта эля.
Но и эль действовал на него все слабее. Три меха он выпил за вечер, но рука у него твердая, точно дуб, шаги ровные, как у городского стражника, а ум ясен и остер, как битое стекло.
Собственное тело предавало его. Оно насмехалось над ним, дразня его своей мощью, твердостью мускулов, гладкостью кожи и туго натянутыми жилами. Это неправильно. Он теперь получеловек, и тело его должно быть таким же.
Два образа въелись в его мозг не хуже, чем кольца в его плоть. На что бы он ни смотрел, перед глазами у него вставали то выжженный кусок земли, где был когда-то их дом, то окровавленное тело. Никакая драка и никакой эль не могли отогнать этих видений. В Вальдисе говорили: «Человек расплачивается за свои грехи в будущей жизни, а рыцарь — и в настоящей, и в будущей». Раньше Таул этого не понимал, а теперь понял.