– Год, – предположил Фред.
– Четыре месяца. А рассказать, как она села на препарат С? Ее братья, оба посредники, вошли к ней как-то ночью, заломили руки, сделали укол и изнасиловали. Так сказать, ввели ее в новую жизнь.
– Милые ребятки.
– А вот это вас проймет наверняка. Слыхали, в фейерфилдовской больнице есть три младенца, которым надо каждый день вкалывать дозу. Сестра попробовала...
– Меня проняло, – механическим голосом перебил Фред.– Вполне достаточно, благодарю.
Хэнк продолжал:
– Когда представишь себе новорожденного, который не может прожить без героина, потому что...
– Достаточно, спасибо, – повторило расплывчатое пятно по имени Фред. – Иногда мне хочется сойти с ума. Но я позабыл как.
– Это утраченное искусство, – сказал Хэнк.– Возможно, со временем выпустят инструкцию.
Всякий раз, сидя напротив Хэнка и докладывая, Фред испытывал в себе глубокую перемену. О ком бы ни шла речь, что бы ни происходиловсе теряло смысл.
Сперва он приписывал это действию костюма-болтунья. Потом пришел к выводу, что дело не в костюме, а в самой ситуации. Хэнк по профессиональной привычке проявлял полное безразличие: ни любви, ни ненависти, никаких сильных эмоций. Какая польза от чувства вовлеченности, когда ты обсуждаешь преступления, совершенные людьми близкими и даже, как в случае Донны и Лакмена, дорогими? Надо нейтрализовать себя: они оба сделали это – Фред в большей степени, чем Хэнк. Они говорили в нейтральных тонах, они нейтрально выглядели, они стали нейтральными.
Потом чувства нахлынут... А пока, сидя за столом, Фред ничего не ощущал. Он мог описать все увиденное с полным безразличием. И что угодно выслушать от Хэнка. Например, он мог запросто сказать: «Вчера Донна наширялась низкопробным заменителем ЛСД, и половина кровеносных сосудов в ее мозгу полопалась». О своей любимой... Или: «Донна мертва». И Хэнк спокойно запишет это и, может быть, спросит: «У кого она купила дозу?» или: «Где будут похороны? Надо выяснить номера машин и фамилии присутствующих», – и он будет хладнокровно это обсуждать.
Превращение вызывалось необходимостью беречь чувства. Пожарные, врачи и гробовщики вели себя так же. Невозможно каждую секунду восклицать и рыдать – сперва изведешь себя, а потом всех окружающих, У человека есть предел сил.
– Как насчет Арктора? – поинтересовался Хэнк.
Фред, находясь в костюме-болтунья, естественно, докладывал и о себе. Иначе его начальник – и весь полицейский аппарат – знал бы, кто такой Фред.
– Арктор ведет себя тише воды, ниже травы, – как всегда сообщил Фред.– Закидывает пару таблеточек смерти каждый день...