– Ну, плакать из-за этого не стоит, – сказала Анни. – Я ведь тебе говорила, он очень богат. Признаться, я и сама не ожидала, что ему вздумается при первом же знакомстве дарить тебе жемчуга. Значит, ты ему понравилась. Досадно только, если он решит, что ты из разряда недорогих любовниц. Смотри же, вперед маху не давай!
Скрипач подал знак Анни.
– Ах, мне снова надо петь! – с досадой сказала она. – А ты ступай домой. И веди себя осторожно! Никого не принимай по утрам. Старики мало спят и встают спозаранку.
Она проводила подружку, продолжая напутствовать ее:
– Понимаешь, как дело доходит до денег, он настоящий садист: любит, когда их просят у него, унижаются и чтобы человек при этом испытывал мучительную неловкость… Если ты разбогатеешь, а я окончательно впаду в нищету, смотри не забудь обо мне.
Внезапно, уже в дверях, Анни судорожно стиснула плечи Сильвены, и та почувствовала на своем лице ее горячее и пряное дыхание…
– Знаешь, опротивели мне мужчины, – проговорила Анни низким и хриплым голосом. И она с такой силой прижалась своим накрашенным ртом к губам рыжеволосой девушки, что та пошатнулась.
Словно сквозь туман, до Сильвены донесся из глубины зала певучий голос:
– Венгерский вальс, специально для вас!
Через окно в комнату неожиданно заглянул луч восходящего солнца.
– Джон-Ноэль! Мэри-Анж! Can't you keep quiet![2] – воскликнула мисс Мэйбл.
Она металась между двумя кроватями, поправляла подушки, стараясь вновь укрыть детей и непрерывно повторяла:
– Aren't you ashamed of yourselves… on a day like this, too[3].
Но Мари-Анж и Жан-Ноэль минуту назад обнаружили, что, когда шевелишь пальцами ног, на стене появляются забавные тени.
– Обезьянки, смотри, маленькие обезьянки! Они карабкаются к потолку! – закричал Жан-Ноэль.
– Нет, щеночки, гляди, вон их ушки! Это маленькие собачки, – утверждала сестренка.
– Колбаски, колбаски! – завизжал Жан-Ноэль, радуясь новой выдумке.
И малыши, словно по команде, начали кататься по одеялу, заливаясь неудержимым смехом, как будто их щекотали.
– Мэри-Анж! – возмутилась мисс Мэйбл. – Если вы не будете послушны, вас не возьмут на похороны дедушки.
Мари-Анж сразу притихла: не время было навлекать на себя наказание. Ведь ей впервые предстояло, как взрослой, надеть черное платье и медленным, торжественным шагом войти под церковные своды, убранные огромными черными полотнищами с серебряной вышивкой. До сих пор Мари-Анж еще ни разу не приходилось бывать в соборе, одетом в траур. Жан-Ноэль также скорчил серьезную мину.
– Мисс Мэйбл, почему меня не берут на похороны дедушки? – спросил он.