Софи замолкла и принялась резать хлеб, но уголком глаза наблюдала за подругой.
О том, что произошло с ней в Лондоне, Мэри даже подругам рассказывала с неохотой. Софрония и Пенелопа знали лишь, что первоначальный ее план провалился, что герцог поселил ее у себя дома и что она попыталась подружиться с ним. Казалось, все шло как нельзя лучше…
И вдруг Мэри все бросила и без объяснений вернулась в родную деревню. Подруги сгорали от любопытства, но ни о чем ее не расспрашивали, чувствуя, что Мэри сейчас не расположена к откровенности.
Однажды дождливым вечером, когда все три девушки сидели за чаем в гостиной у викария, Мэри набралась храбрости признаться, что ее попытка завязать с герцогом дружбу и возбудить в нем уважение к себе привела к той самой физической близости, о которой столько пишет Мэри Уоллстонкрафт.
Пенни и Софрония сочувственно молчали, позволяя ей выговориться, хоть на языке у них вертелись два вопроса. Первый: «Ну и как все прошло?» Второй: «И что было дальше?»
Наконец Пенелопа нарушила молчание, гордо напомнив, что первой эту идею предложила она.
— Сколько мне помнится, ты предлагала кое-что другое, — сухо ответила Мэри. — Ты хотела, чтобы я обворожила Уэстермира, свела его с ума, превратила в своего раба и силой заставила заняться благотворительностью.
Софрония открыла рот: об этом она еще ничего не слышала.
— Так вот что за разговор подслушал герцог! Ты, Пенни, мне об этом не рассказывала — говорила только, что он ворвался в библиотеку как бешеный и с диким ревом бросил в камин твой плед. Интересно получается: сначала Мэри пыталась шантажировать его ложным обвинением, потом… — Она обернулась к Мэри. — И ты еще говоришь, что у него невыносимый характер и с ним невозможно иметь дело! Милая, а чего ты ожидала?
— Софи, как ты можешь?! — ахнула Мэри.
— Не понимаю, почему ты теперь говоришь, что все потеряно! — вмешалась Пенни. — Ведь герцог обещал на тебе жениться, даже официально объявил о помолвке. По-моему, ты выиграла!
Софрония снова перебила подругу.
— Ну, Мэри, расскажи же нам, — попросила она, понизив голос, — как это было. Так же прекрасно, как описывает в своих книгах Мэри Уоллстонкрафт? Или Уэстермир был с тобой груб. и бездушен, и тебе хотелось бы забыть об этом печальном опыте?
Мэри молчала, не поднимая глаз; щеки ее пылали алым румянцем. Никому на свете — даже любимым подругам — она не смогла бы поведать, как это было.
Как могла она признаться, что физическая близость (Мэри уже ненавидела этот термин!) с Уэстермиром превратила ее в беспомощную слезливую дуреху? Как рассказать, что она сбежала из Лондона, чтобы спасти остатки своей гордости? Как поведать, что даже сейчас сердце у нее разрывается от боли, а по ночам она лежит без сна, думая о нем, и в глазах ее закипают слезы?