Мама сказала, что она совсем не чувствует последствий какой-то там радиации, хотя и знает об этом.
– А ты что-нибудь чувствуешь? – спросила она меня.
– Нет, – сказал я. Наверное, у людей такие разговоры будут мало-помалу входить в привычку, ведь радиоактивные материалы все шире расползаются по всему свету.
– Уж если бы нам с тобой грозила такая серьезная опасность, – сказала она, – мне кажется, мы бы что-нибудь заметили. Например, на камине были бы какие-нибудь дохлые жуки, или на комнатных цветах появились бы странные пятна, или еще что-нибудь, правда?
А в это время крошечные опухоли уже начинали расти в ее голове.
– Мне так неприятно, что соседям рассказали, будто у нас завелись термиты, – сказала она. – Не могли выдумать что-нибудь другое. А так все равно как если бы сказали, что у нас проказа.
Тут выяснилось, что ее в детстве очень напугали термиты, только она мне никогда не рассказывала. Она всю жизнь старалась даже не вспоминать об этом, но теперь с ужасом рассказала мне, как она еще маленькой девочкой вошла в музыкальную комнату в отцовском особняке, который она считала неприступной крепостью, и увидела, что из-под пола выбивается что-то вроде пены, лезет из-под плинтусов возле рояля, как будто выкипающий суп из-под крышки, сочится из ножек рояля и даже из клавишей.
– Это были миллионы, миллиарды насекомых с блестящими крылышками, растекавшиеся совершенно как жидкость, – рассказывала мама. – Я побежала за отцом. Он тоже глазам своим не поверил. На нашем рояле никто не играл много лет. Может быть, если бы на нем играли, эти насекомые сбежали бы оттуда. Но тут отец слегка толкнул ножку рояля, и она сплющилась, словно картонная. И рояль упал.
* * *
Мне было ясно, что этот случай врезался ей в память на всю жизнь, а я о нем ничего не слыхал.
Если бы мама умерла в детстве, она вспоминала бы земную жизнь как то место, куда люди отправляются, когда им захочется посмотреть, как термиты слопали концертный рояль.
* * *
Итак, Фред Т. Бэрри прибыл в своем лимузине. Он уже был очень старый, да и мама была очень старая, и к тому же они еще так долго спорили о современном искусстве – стоит оно чего-нибудь или не стоит. Я открыл ему дверь, и мама приняла его, лежа в кресле-массажере.
– Пришел сдаваться, миссис Вальц, – сказал он. – Вы вправе гордиться собой. Я потерял всякий интерес к Центру искусств. Пусть из него сделают хоть инкубатор, мне все равно. Я уезжаю из Мидлэнд-Сити – навсегда.
– Я верю, что намерения были у вас самые лучшие, мистер Бэрри, – сказала она. – Никогда в этом не сомневалась. Но в следующий раз, когда захотите сделать людям чудесный подарок, узнайте сначала, хотят ли они получить его или нет. Не пытайтесь навязать его насильно – не втискивайте им в глотку.