Были у него такие мыслишки, были! У меня мороз по коже ходил, когда я прикидывал, что будет, если эти мыслишки перетянут. Тут, пожалуй, и тетке Эухении перепадет на орехи. Ясно, что Эктор сначала искал поддержки у «G & К» и уже продвинулся в этом направлении, хотя наверняка еще не достиг полного понимания. Потом добросердечная тетушка Эухения (узнать бы точно, племянник он ей или кто!) подсказала: есть, вишь ты, на Москве Чудо-юдо такое, что враз все устроит и больших денег не возьмет. Вот приедет Барин, Барин нас рассудит… Барин приехал и от борзоты душевной с ходу разменял Бернардо на пятаки. Теперь перед Амадо, как перед всяким юным дарованием, встал вопрос, который у нас в России лучшие умы задавали: «Что делать?» То ли лизать Косому задницу без особых гарантий личной безопасности, то ли оборзеть в крайней степени, но уже абсолютно без всяких гарантий.
Вот тут и думай, какую политику проводить. Начнешь тянуть — засомневается, нужен ли такой помощничек. Начнешь давить и форсировать — подумает, что мы его надуть хотим. Прямо как при игре в «очко», или, по-американски, в «Блэк-Джек»: и недобор плохо, и перебор не годится…
Но самое главное — я не знал толком, что Чудо-юдо может сделать, а что не может. Обещалкиных нигде не любят, в любой части света.
— Мне хотелось бы, сеньор Амадо… — начал я, желая во второй части фразы поинтересоваться, какую конкретную помощь мог бы оказать ему отец, но досказать не успел.
Корпус «Маркизы» тряхнуло так, что массивные кожаные кресла, в которых мы сидели, подскочили на полтора метра в воздух, а стаканы с коктейлем от страшного толчка снизу улетели в потолок и разбились о люстру… Страшный грохот и скрежет разрываемого чудовищной силой металла был последним, что я запомнил.
Наверное, мог бы я не очухаться вовремя. После такого взрыва, который, как позже стало известно, словно спичку, разломил кильсон «Маркизы» и разорвал трехсоттонную посудину пополам, это было бы вполне логичным исходом.
Привела меня в чувство соленая с мазутно-дерьмовым запахом вода, которая полезла было в нос и в рот. Удалось чихнуть и открыть глаза, в которых крутились какие-то оранжево-рыжие сполохи, а затем инстинктивно сплюнуть ту дрянь, которая вот-вот могла бы политься мне в глотку и дыхалку, прожечь пищевод соляром, забить трахею всплывшей из-под трюмных сланей гадостью и доставить массу приятных ощущений перед смертью.
В гудящей башке соображения было ноль целых хрен десятых. В первые три-четыре секунды я даже не мог врубиться, где нахожусь. К тому же я ничего не слышал, будто в вакуум попал.